Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Был один нюанс – для успеха в этот момент книга должна была попасть «в струю», стать признанным интеллектуальным бестселлером, как, скажем, это произошло с романом Павла Крусанова «Укус ангела». Для успеха должна была возникнуть модность. За ней уже шли тиражи (от скромных до нескромных), но тиражи. То есть книга должна была оказаться «на устах» у большого количества людей. А для этого быть достаточно понятной большому количеству людей. У Горенштейна тут возникала понятная проблема. Понимать его было сложно. Мне кажется, дело было в этом в основном.

Еще находясь в Берлине, Горенштейн, начиная свою артподготовку к первой поездке в Москву, похоже, многое предвидел. Первым было его интервью Леониду Межибовскому для газеты «Вечерний Ленинград» «Я не любимец интеллигенции», в июне 1990-го, где была фраза: «Если меня сейчас начнут признавать, то будут признавать "сквозь зубы"». В перемену своей судьбы при жизни он мало верил.

Пожалуй, был в этом смысле у него единственный момент «слабости», когда он в 1992 году допустил возможность присуждения ему первого «Русского Букера», успеха у читателей его романа «Место» и появления у него в России, как он выражался, «престижа». Это было в начале 90-х, во времена иллюзий и завихрений во многих головах, так что извинительно… «Я хотел бы жить во Франции, потому что это единственная страна, где у меня есть престиж. Теперь, надеюсь, он появится и в России, после "Места"»…

Потом была история 1992 года с первым «Русским Букером» (октябрь – шорт-лист, декабрь – решение).

«Букер» и пришелец

Мой интерес к первому «Русскому Букеру» не в обличении несправедливости того, что премию Горенштейну не присудили (это было бы глупо, так как голосование отразило реалии), а попытка проанализировать состояние умов, которое исключало саму возможность победы романа Горенштейна «Место». Да, я, несмотря на возражения Аллы Латыниной о том, что «обсуждений не было» и «все решалось простым голосованием», рассматриваю эту историю как часть невидимой войны, хотя, возможно, ее участники во время «военных действий», т. е. голосований, их таковыми не видели.

Начало интереса к теме было положено моим интервью с Бенедиктом Сарновым в декабре 2012 года.

Литературный критик Бенедикт Сарнов хотел написать о творчестве Фридриха Горенштейна, но не успел. Может быть, потому что и для него предмет был слишком сложен. В 2011 году он дал согласие написать короткое предисловие для серии книг Горенштейна в издательстве «Азбука». Сказал: «Я напишу коротко, личностно и тем не менее общо». Но потом отказался, так как издательство торопило, хотело текст к сроку, к которому он, как ему показалось, мог не успеть. Но интервью, слава Богу, дать успел.

В самом начале разговора, который происходил у Бенедикта Михайловича дома, я рассказал ему следующую историю: в процессе работы над фильмом о Горенштейне я нашел его интервью кинорежиссеру Савве Кулишу. Там Кулиш представляет Горенштейна и произносит: «Знаменитый русский писатель…» Неожиданно Горенштейн с иронической улыбкой поправляет его и говорит: «Скажи лучше – русскоязычный». И это Горенштейн, который всю жизнь отстаивал свое право называться именно русским писателем! Что привело его, так сказать, к «сдаче позиций»? Исход еврейства из России и других стран СНГ, что?

Сарнов рассмеялся и долго потом не переставал улыбаться.

Б.С. Термин этот придумали, конечно, наши нацисты-шовинисты. Я однажды беседовал с одной дамой из «Литературной газеты», которая со мной сцепилась по этому поводу, когда я сказал, что этого понять не могу… Что значит «русскоязычный»? Вас интересует что? Гены писателя, его кровь, что? Что стоит за этим понятием? И я сказал: ну вот Фазиль Искандер. Конечно, он русский писатель, какие сомнения? Хороший писатель, с хорошим русским языком. Русский писатель, как и Бабель и как Мандельштам. А она говорит: «А вот Чингиз Айтматов?»

Понимаете, я говорю, Чингиз Айтматов – это действительно другое дело. Он пишет на родном языке, а потом сам себя переводит. Это совершенно другое дело. Для него русский язык – это не язык, на котором он творит. Он просто владеет им настолько, что может сам переводить. И то, насколько я знаю из редакционной кухни, от «новомирцев», которые его печатали, возились они с ним предостаточно…