«Печаль моя светла…»

Конечно, я, как и все, была и возбуждена, и восхищена содержанием его лекций по Достоевскому, которые представляли собой как бы сжатый спецкурс посреди общего курса, причем очень насыщенный и логичный. Чего стоила только одна лекция, где им трактовалась «Легенда о Великом инквизиторе»! Понятно, что на это интеллектуальное лакомство сбегалась заполненная до краев самая большая аудитория факультета. Однако и другие темы он замечательно «разлагал по полочкам», как говорила Майка в преддверии экзамена. Мне были по-своему интересны лекции и о Надсоне (о котором при поступлении только слышала), и о полтавчанине Короленко, похороненном в двух шагах от нашего дома (о котором уже знала очень много, по сравнению с друзьями, из-за папиной и вообще семейной любви к нему).

Экзамены Григорий Абрамович принимал замечательно: был очень внимателен, и на лице его всегда можно было прочесть по легким движениям «сочувственных» мышц, насколько серьезна или, что греха таить, малосмысленна твоя речь. Вот уж точно это не было равнодушием или усталым безразличием, которым страдали некоторые наши преподаватели, типа чеховеда – профессора Бердникова или «современника» доцента Наумова. Его несомненная доброжелательность сквозила даже в том, как он реагировал на каждый поворот в течении твоих мыслей. Очень характерно, что, когда наша Женя Шпильковская по дороге на экзамен угодила под велосипед и еле добралась с травмой, он написал в деканат записку, чтобы экзамен ей перенесли (этот его автограф и по сей день хранится у нее как уникальный раритет юности).

Из других лекторов по русской литературе мне фактически никто не запомнился. Профессор Г. П. Бердников (тогда уже он был ректором Института театра, музыки и кинематографии) совсем «не зажег», скорее его жена доцент Татьяна Викторовна Вановская, читавшая нам зарубежную литературу, вызывала у студенческой массы симпатию, живо пересказывая сюжеты французских, английских, немецких, испанских, скандинавских романов и других сочинений, которые многие из нас не успевали прочитывать, даже при разделении труда на несколько человек (вместо художественного текста нудно пересказывали друг другу детали). Наверное, и винить ее было нельзя: при таком объеме двухлетнего общего курса ничего, кроме основной проблематики произведения, она не успевала рассматривать в лекциях.

А вот с кафедрой советской литературы нам очень не повезло. То ли отбор изучаемой литературы был после классиков очень примитивным (например, исключен философский роман Леонида Леонова «Русский лес», из Шолохова изучали только «Поднятую целину» и лишь вскользь – «Тихий Дон», совсем не помню даже обзорной лекции по большому и сложному роману «Жизнь Клима Самгина» Горького), то ли литературоведение тех времен было еще очень социологизированным и выдерживающим необходимую партийную линию (от нас на экзамене почему-то обязательно требовалось запоминать пантеон партийных секретарей во всех изучаемых произведениях), то ли и с лекторами нам не очень повезло. Например, один из моих преподавателей не вызывал у меня доверия изначально: по рассказам нашей «бабы Лели», он в университет попал позорным образом. После войны или в войну Лидия Михайловна Лотман, позже доктор наук и один из авторов замечательной «Истории русской литературы», изданной Пушкинским Домом, была еще без работы и вдруг узнала, что в университете есть вакансия. Радостная, она случайно сказала об этом однокашнику Жене Наумову, объяснив, что в пакете документов у нее пока не хватает какой-то бумажки. Но когда пришла в отдел кадров, там уже был издан приказ о приеме его на работу. Когда же она спросила у него: «Женя, но как же так?», он ответил: «Всем, Лидочка, кушать надо». Как говорится, комментарии тут излишни.

Из преподавателей современной литературы ярче всего помню молодого писателя-«деревенщика» Федора Абрамова, но брошенная кем-то из его серьезных коллег оговорка «Федька», к сожалению, успела несколько сдержать мой интерес.

Если у литературоведов в мои студенческие времена в качестве лекторов сияли признанные звезды науки, то у нас, лингвистов, самые видные ее деятели, занимаясь только подготовкой научных кадров и исследовательской деятельностью, в это время уже были отлучены от постоянных лекций студентам. Речь идет в первую очередь о нашем декане профессоре Борисе Александровиче Ларине и только восстановленном в университете после кампании «борьбы с космополитизмом» Викторе Максимовиче Жирмунском. С ними мне пришлось познакомиться, к сожалению, достаточно поверхностно.