«Печаль моя светла…»

Возвращаясь же к заслугам нашего декана Б. А. Ларина, нельзя не упомянуть его огромную организационную работу по созданию коллективных трудов лингвистов-лексикографов. Ведь любой словарь – это сокровищница слов языка со своими принципами словотолкования. Труд по составлению таких кладовых языка огромен и требует участия очень многих собирателей и толкователей. Так, горьким трауром в истории петербургской лексикографии отозвалась передача лет за 5-6 до нас в Москву Картотеки древнерусского словаря (КДС), собиравшейся даже в советскую пору самыми известными учеными и преданными энтузиастами. Среди них был и погибший в блокаду муж моего научного руководителя, и сам Б. А. Ларин. Бескорыстная и огромная самоотдача Б. А. Ларина этому благородному делу не могла не вызывать восхищения. К сожалению, именно по этому поводу ему приходилось бороться с некоторыми партийными деятелями, которые не спешили включаться в работу без предварительного финансирования. В связи с этим на моих глазах уже в аспирантскую пору были попытки поставить Ларина под партийный контроль, в том числе и со стороны заведующей кафедрой русского языка Э. И. Коротаевой. Отсюда брал свои корни и конфликт моего научного руководителя с ближайшим начальством.

Второй академик нашего факультета Виктор Максимович Жирмунский более всего в лингвистике был известен как выдающийся германист и грамматист-теоретик, и для моего выпуска было большой удачей слушать впервые появившийся в программе курс общего языкознания в оригинальной трактовке этого ученого с мировым именем. К сожалению, в моей памяти, памяти русистки прежде всего, многое покрылось естественным туманом, но помню, что основу его лекций составила серия собственных статей, которые мы потом разыскивали, чтобы дополнить и не упустить важное. Особое внимание он уделил развитию сравнительно-исторического языкознания и принципам своего теоретического подхода к языку. Лично мне он понравился горячей защитой моих любимых младограмматиков и прежде всего Пауля (как он представился, в научном мире он считал своим «отцом» родоначальника германской филологии в России профессора Ф. А. Брауна, а глава Лейпцигской школы Герман Пауль получался его «дедушкой»). Однако он считал принципиальным дополнение лейпцигских реконструкций дальнейшими сопоставительно-сравнительными исследованиями отдельных языков, включая их диалекты. Зачет, к которому мы готовились с некоторой дрожью, остался в памяти как почти формальный, видно, он сам еще не очень представлял уровень требований от недостаточно зрелых разумом девиц.

Так случилось в моей судьбе, что я выбрала еще на первом курсе свою дорогу, так как практически сразу, с начала второго курса, писала свою первую прокурсовую как индивидуально-исследовательскую работу (обычно же этим термином называли у нас первую курсовую-реферат без руководства специалиста в какой-то определенной области лингвистики или литературоведения). Семинары на втором курсе с общими руководителями всех, кто выбрал специализацию, были прообразами авторских спецсеминаров старшекурсников. Но именно по поводу меня, уже «зараженной» историей языка, как я уже упоминала раньше, наш общий руководитель (доцент М. И. Привалова) договорилась с профессором Марией Александровной Соколовой, ученицей известного историка русского языка академика С. П. Обнорского, который в свою очередь был любимым учеником великого академика А. А. Шахматова.

Мария Александровна, таким образом, представляла собой Ленинградскую (Петербургскую) историко-лингвистическую школу с ее непременно широкой фактологической базой, на которой только и можно выстраивать теоретические обобщения. Это прежде всего она, всю жизнь скрупулезно изучавшая памятники письменности, за время моего становления как филолога оказала на меня ни с чем не сравнимое влияние во всех отношениях, часто вдохновляя и подталкивая мои занятия не только историей русского языка, но и сравнительной грамматикой славянских языков, а также греческим и литовским, которые я выбирала как спецкурсы.

Ее слова всегда были необыкновенно искренними. Два тезиса она не уставала повторять почти на каждой индивидуальной консультации: 1. «Мы ведь друзья, не так ли? А потому…» 2. «Лида, я в вас верю!» (даже на подаренных книгах эта мысль повторяется дважды, одна – после защиты кандидатской диссертации). Обычно первым тезисом начиналась наша встреча, после чего следовали или ее замечания по прочитанной рукописи, или какие-то новости, или даже признания, а вторым тезисом встреча заканчивалась, и я уходила всегда хоть и окрыленная, но под необычайным грузом ответственности, чтобы работать, работать.