Печали американца

Неврологическую слабость нельзя рассматривать в отрыве от ее наполнения, которое медицина предпочитает не замечать, подобно тому как психоанализ зачастую игнорирует физиологическую природу различных форм душевной болезни. Мучившие Ингу в детстве эпилептические припадки и их предвестники имели такое наполнение, и оно дало толчок нашему религиозному воспитанию. Ни мать, ни отец особой набожностью не отличались, но в американской глубинке каждый непременно был прихожанином какой-нибудь церкви. Мы ходили в лютеранскую, где на занятиях воскресной школы нам долбили про Бога Отца, Бога Сына и третью Божественную ипостась, более всего будоражившую воображение, — про Святого Духа. Поскольку я прекрасно понимал, что родители относятся к вопросу существования Бога очень спокойно, а о том, что бывает, когда «находит» или когда «искорки перед глазами пляшут», как случалось с Ингой, знал только понаслышке, мои взаимоотношения со Всевышним носили более умозрительный характер. Меня пугало, что кто-то невидимый может заглянуть мне в душу или прочитать мои мысли. Когда по вечерам, лежа в кровати, я смыкал пальцы вокруг причинного места, в ушах у меня раздавался его строгий голос:

— Нельзя! Не смей!

А вот сестра ощущала внутри себя ангелов. Она слышала шелест их крыл, ее лба касались их пылающие руки, ангелы устраивались у нее за грудиной, тянули ее за собой вверх, на небеса, и иногда говорили с ней метрическим стихом. Их деяния были ей в тягость, и когда вдруг среди ночи ее посещали серафимы, она бросалась ко мне. Если я к тому времени не спал как убитый, то слышал тихий стук в дверь и Ингин голос:

— Эрик, ты спишь? Эрик!

И потом чуть погромче:

— Э-рик!

Иногда было совсем поздно, и я спал без задних ног, тогда Инга принималась расталкивать меня, бормоча:

— Эрик, опять ангелы! Я боюсь!

Я поворачивался, а она либо цеплялась за мою руку, либо обхватывала меня за шею. Я не возражал и ждал, пока она не успокоится настолько, что сможет вернуться в свою комнату. Иногда ей так и не хватало на это духу, и, проснувшись утром, я обнаруживал ее свернувшейся калачиком у меня в ногах.

Бывало, что от коротеньких Ингиных вскриков или от топота по коридору ее беспокойных ног просыпалась мама. Она вставала, отводила Ингу обратно в ее комнату и сидела там, баюкая дочь или что-то напевая, пока та не засыпала. Потом мама неслышными шагами непременно заходила ко мне и клала мне руку на лоб. Я притворялся, что сплю, но мама знала, что это не так, и тихонько говорила:

— Все в порядке. Спи.

Ночных Ингиных гостей мы поминали только в моменты их прихода и более никогда к этой теме не возвращались, так что мне даже в голову не приходило, что сестра у меня больная или ненормальная. Но со временем подозрения заползли в душу самой Инги, она начала сознавать, что детские видения отчасти были вызваны некоторыми особенностями ее нервной системы, но эти переживания во многом сформировали ее, нынешнюю, посему забывать о них не следовало.

Так что, живи мы в Средние века, я бы считался братом святой или бесноватой.

Через пару дней после того, как я увидел Миранду в окне, на полу перед дверью между моей половиной и половиной жильцов обнаружилась скрепка с привязанной к ней резинкой. Я не придал этому никакого значения, но на следующий вечер под дверь подсунули ватную палочку, обмотанную красными нитками, а еще через день — лист цветной бумаги, где на зеленом поле кто-то нарисовал волну и крупно вывел три кособокие буквы — И, Ц, А. По этому ребусу я догадался, что приношения — дело рук Эглантины. Когда на следующий вечер я сидел со своими записями, из коридора послышался шорох. Я встал из-за стола и пошел на звук. Из-под двери выползал ключ на шерстяной нитке.

Я всплеснул руками:

— Вот здорово, ключик! Интересно, кто же мне дарит все эти подарки?

Из-за двери до меня доносилось сопение, а потом раздался голос Миранды:

— Эгги, ты где там? Пора в кровать.

В ту субботу я случайно встретил их в городе. Они шли по Седьмой авеню, держась за руки, а я как раз выходил из магазина, где покупал гвозди для полок, которые все никак не мог доделать, и, увидев их впереди, прибавил шагу, а потом окликнул:

— Миранда! Эгги!

Миранда оглянулась и кивнула мне. Она улыбнулась. Сам не знаю почему, но от этой улыбки мне стало невероятно хорошо.

Эгги не сводила с меня глаз:

— Мама говорит, вы умеете лечить, кто волнуется.

— Правильно говорит. Я специально учился, чтобы помогать тем, кто волнуется или переживает.

— А я, например, очень часто волнуюсь, — сказала девочка.

— Эгги, не выдумывай, пожалуйста, — одернула ее Миранда.

Эгги исподлобья посмотрела на мать. Ей явно не понравилось то, что ей сказали.

— Я доктору Эрику говорю, а не тебе.

Значит, запомнила, как я просил Миранду обращаться ко мне по имени.

— Ну, раз так, можешь стучаться в дверь и приходить ко мне в гости. За подарки спасибо, но я буду рад просто побеседовать с тобой.