Печальная история братьев Гроссбарт

Гегель прикусил губу, но паренек остановился всего в двадцати футах от него, глядя только на своего мертвого друга или брата. Поставив ногу на первую скобу, Гегель чуть поскользнулся, и его кошель тихонько звякнул. Ребенок вскинул голову, и в лунном свете Гегель различил зареванное лицо девочки лет десяти. Мгновение они молча смотрели друг на друга, потом девочка начала медленно подниматься, а Гегель засунул свободную руку в кошель. Девочка выпрямилась, и Гегель поднял вверх золотую монету. С непроизнесенной молитвой на губах Гроссбарт повернул монету в пальцах так, чтобы она блеснула в полумраке, а затем девочка повернулась, чтобы убежать.

Левая рука Гегеля выронила монету и подхватила ложе арбалета, и, прежде чем золотой упал на землю, он выстрелил. Монетка еще вертелась в воздухе, а Гегель уже понял, что поторопился и промазал. Но, услышав звон тетивы, девочка инстинктивно метнулась в сторону, и болт вошел ей точно в основание шеи.

Монетка запрыгала по камням, а девочку отбросило к стене, завертело так, что волосы взвились, и потрясенный Гегель вдруг увидел, что ее лицо исчезло, сменившись чертами Бреннена – убитого сына крестьянина Генриха. Ударившись о стену, девочка сползла по кирпичной кладке и упала лицом к Гегелю. Образ Бреннена вновь скрылся, сбежал за горы в могилу, на Гроссбарта снова смотрело незнакомое детское лицо. Острие стрелы блеснуло под подбородком, а затем она соскользнула вперед. Рядом с ушами вскипели пузыри: она тонула в луже собственной крови. Колокола звонили уже со всех сторон. Подхватив с земли монету, Гегель спустился на несколько ступеней и приладил на место железный прут. Задержав дыхание, он продолжил путь вниз и во тьму.

Обратный путь под землей занял даже больше времени, потому что беспризорники украли у Родриго свечку. Возвращались в полной темноте: первым шел Манфрид, Гегель помогал Родриго. В конце концов они вскарабкались по железным скобам и выбрались на свет в покоях Барусса. Сам капитан сидел рядом со статуей Пресвятой Девы и с нетерпением ждал новостей. Предаваться пустой болтовне никто был не в настроении; настроение капитана скоро стало таким же невыносимым, как их запах. Все трое пошли в свое крыло, чтобы принять ванну, которую предусмотрительный Барусс приказал для них приготовить. Сразу после этого они пошли спать, но еще долго ворочались, думая о женщинах: Родриго поминал Деву Марию, которая могла бы заступиться перед Господом за его покойного брата; Манфрид размышлял про так называемую песню никсы, а Гегель не мог выбросить из головы девочку, которую сегодня безжалостно убил.

По итогам ночных размышлений все проспали рассвет; их разбудил поздним утром рев Барусса, раздавшийся из привратного зала. У ворот ждали восемнадцать человек, которых люди капитана не собирались впускать. Дож, кардинал из самого Авиньона, рыцарь откуда-то с севера и полтора десятка стражников дожа требовали открыть ворота; их перебранка с наемниками Барусса уже перешла в крик. Родриго поспешил на двор следом за капитаном, а Гроссбарты подергали за шнур, но завтрак не явился, так что возмущенные братья сами отправились на кухню.

Дож, чье имя, вопреки устоявшемуся в Венеции употреблению, не было синонимом выражения «падшая женщина», улыбнулся, завидев подошедшего Барусса, а кардинал Бунюэль принялся безуспешно увещевать его не принимать опрометчивых решений. По настоянию этого святоши дож отозвал лучников, которым прежде приказал занять позиции на соседних крышах, хотя в иных ситуациях он особой покорностью церковным властям не отличался. Впрочем, времена меняются, теперь дож и кардинал полагали, что натянутые отношения между Венецией и Святым престолом можно улучшить – к общей выгоде.

Сэр Жан Госне потел под тяжелым шлемом и в который раз молчаливо скорбел о требованиях этикета, которые вынудили его забраться в железную раковину. Кардинал слез с коня и подступил к воротам, затем дож и рыцарь молча последовали его примеру.

С обеих сторон толпились копейщики, а благородные господа стояли у ворот с поводьями в руках, чтобы войти как полагается. Но вместо того чтобы приказать открыть ворота, Барусс остановился перед ними и рыгнул. Кардинал поморщился, дож нахмурился, а рыцарь наморщил вздернутый нос.

– Чем обязан визиту столь раннему, что я едва успел позавтракать? – спросил Барусс.

– Слушай, Алексий, – начал дож, – ты знаешь, почему мы пришли, и, если будешь притворяться, будто не знаешь, я сочту это за чистосердечное признание вины.

– «Капитан Барусс», с твоего позволения, дож Страфа… дож, – проговорил Барусс, улыбнувшись кардиналу. – А кто твои гости?

– Я – кардинал Бунюэль, – веско сказал облаченный в красную сутану прелат.

– А я – шевалье Жан Госне из Мо, – поклонился закованный в броню воин. – Рыцарь на службе Его Преосвященства.

– Ну, раз мы все представлены, пора тебе выдать нам тех, кого ты, как мы готовы поверить ради сохранения чести города, как, впрочем, и твоей собственной, взял под стражу от нашего имени, – заявил дож и щелкнул каблуками.