Печальная история про Марфу и Марию

Камилла не слушала подобные глупости. Как-никак, она была человеком-деревом.

Если дорога ведет прямо к дому, то обходить нет надобности. Волшебный тополиный пух много лет облеплял её с ног до головы, и ничто в ней не менялось: она всегда видела и изнанку людей. Но никогда не была сбита с толку чужими пороками.

О людях-деревьях, об их сущности ангелов-предсказателей и о том, что приходят они только перед переломами, знала она из старых книжек. Узнавали таких людей по метке – между бровей появлялась морщинка: человек с поднятыми руками. Да по ангельскому нраву, ибо само Божественное через этого проводника давало знать: ничего не бойтесь – все погибнут, а Я буду с вами. Метка означает божественную защиту и саму жизнь. Мостом между ними был всегда человек-дерево.

И как всякий мост, выполнив дело, сгорал.

Но морщина на межбровье человека-дерева могла меняться. Последний раз человек – дерево проявился перед Мировой войной. Это был мальчик, и седая борода начала у него расти, как только он шагнул в пору пубертата.

Сам был ангел – никогда у него не было ни одной худой мысли, ни женщины. Но как возмужал он, изменился, и метка его изменилась: глянули на него и ужаснулись. «Человек» на морщинке между бровей был не с понятыми руками, а с опущенными. Тогда, на ночном собрании, один из старейшин, ныне покойный брат лекарши Аннины, встал и сказал:

– Будет война большая. Но наша сторона – правая. Горожане могут смело идти в бой – не погибнет ни один, кроме тех, кто побежит первым.

Много ночей женщины города расшивали перчатки и платки для мужей, сыновей братьев. На платке – человек с поднятыми руками – для защиты. Платок всегда будет у сердца. На перчатках – стрела – для победного боя. А как только последний платок и последняя перчатка были готовы, за дело принялись набиватели амулетов. Также несколько ночей рисовали они иглами и краской два знака на телах воинов: на груди для защиты и на ладонях для победы без страха.

И как только последний рисунок нанесли на тело, началась Мировая война.

Та война забрала со света миллионы молодых мужчин, но ни один мужчина их города не погиб на той войне. И никто не бежал с поля брани.

После той войны не рождались больше подобные прежним людям-деревьям. Город снова тёк ровной своей жизнью, и каждый знал, что пока нет человека-дерева, ничего не произойдет.

Красная Луна таяла. А вечером Камилла, смывая с лица и тела трудный день, посмотрела в зеркало и застыла, залюбовалась новой морщиной в виде фигурки человека с поднятыми руками у себя между бровей.

* * *

Ещё один человек, кроме Камиллы, не боялся ходить через старые тополя ни в июньскую пургу, ни по январскому зеркальному безмолвию. Это была Аннина, старая лекарша.

Сколько ей было лет, никто толком не знал. Она принимала роды у многих местных женщин, лечила их детей, не выписывая им горсти таблеток, а нацарапав на каком-нибудь клочке две – три фразы, отпускала с Богом.

Лечила она и саму Камиллу, когда та была маленькая. И её дочерей, и кажется, даже мать.

Только себя саму не могла она излечить: жила она долго с той же самой болезнью, от которой умерла молодая троюродная сестренка Камиллы. Сама Аннина говорила, что давно не живёт, только «топает да лопает», и того ей вполне достаточно, что солнце каждый день слепит ей глаза. Да и того, что до сих пор она созерцает красоту мира слабым бесцветным зрачком.

Рассудок сдавал, уступая яркой чувствительности к малейшему колебанию чужой плоти, будь то гулкий топот табуна в горах или жгучий резкий аромат чьей-то ненависти. Или любви.

К несчастью, язык лекарши жил своей жизнью: почуяв лёгкую волну, которую со временем она научилась отличать от похожих, лекарша тут же вываливала на голову несчастному, словно вареную лапшу с кипятком на дуршлаг, всё.

К счастью, такие моменты бывали редки.

Камилла ступила на лёд и увидела худую, как высохшая папироса, фигуру лекарши. Покачиваясь на ногах – палках, закутанная в десять шалей, сверкая белым, в тон снегу, лицом, с кожей, натянутой прямо на кости, та шла навстречу.

Они сошлись. Потёк обычный разговор о детях своих и чужих. И лекарша уже чувствовала покалывание на макушке, ползущее вниз, к шее, к лицу. Её словно одевали в кокон из тончайшей кольчуги, сквозь которую не было уже видно ни огромных деревьев, ни глаз Камиллы.

– Знаешь, мне приснилось сегодня, что у меня на лбу вырос рог, – говорила Камилла. – Он цвета моей кожи и органично исходит из меня. Рог рос, и на нем появились плоды. А потом я сама стала рогом, и плоды росли на мне. Плоды такие сочные и хотелось их съесть.

Аннина посмотрела на яркое солнце.

– Органично исходит… Где такое слово узнала, соседка? Ты скажи, что за парень у Марфы твоей?

Камилла опустила глаза. Парень был неплохой, только дочь за него отдавать совсем не хотелось. Она уговаривала Марфу порвать с ним. Но Марфа всегда была упрямицей не хуже ослицы. Как приклеил кто её к этому парню.