Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Майор некоторое время смотрел на молодого человека, потом возмущенно воскликнул:

— Вы не патриот! Эта молодежь…

Ужин прошел в более спокойной обстановке. Рикардо сделал еще несколько замечаний относительно гитары. Поздним вечером он спел свое последнее творение — «Губы Каролы». Карола предположительно была служанкой доктора Кампоса, но все воздержались от намеков. Собравшиеся слушали с интересом и горячо благодарили исполнителя. Ольга сыграла на старом пианино Аделаиды. В одиннадцатом часу все разошлись.

В своей комнате Куарезма стащил с себя одежду, надел ночную рубашку и лег, чтобы почитать старую книгу с восхвалениями богатств и изобилия Бразилии.

Дом погрузился в тишину, снаружи не доносилось ни шороха. Даже ночной оркестр жаб ненадолго замолк. Куарезма, читая, вспомнил о том, что Дарвин с удовольствием слушал эти концерты, даваемые в лужах. «Все удивительно на нашей земле!» — подумал он. Из кладовой, которая находилась рядом с его комнатой, донесся странный звук. Куарезма насторожился. Жабы снова запели свой гимн. Одни голоса были низкими, другие — высокими, пронзительными; они звучали по очереди, но в какой-то момент голоса сливались в стройном хоре. Потом музыка вновь стихла. Майор прислушался. Звук не прекращался. Что это?.. Слабый треск; казалось, там ломают прутья и бросают их на пол. Жабы опять запели; регент выдал сильную ноту, после него вступили басы и теноры. В этот раз все продолжалось долго, так что Куарезма успел прочесть пять страниц. Земноводные вновь затихли; в кладовой по-прежнему что-то происходило. Майор встал, взял подсвечник и пошел туда, откуда доносился шум, — прямо в ночной рубашке. Он открыл дверь, но ничего не увидел и принялся обшаривать углы. Вдруг он почувствовал, что его укусили за ногу, и чуть не вскрикнул. Опустив свечу, чтобы лучше видеть, он увидел огромного муравья, который вцепился в его тощую конечность. Стало понятно, что звуки издавали муравьи: пробравшись через дыру в полу, они заполонили кладовую и набросились на запасы кукурузы и фасоли — емкости, в которых те хранились, по недосмотру оставили открытыми. Пол был черным; неся зерна, насекомые стройными рядами спускались вниз, устремляясь к своему подземному городу.

Куарезма вознамерился прогнать их. Он убил одного, двух, десять, двадцать, сто муравьев, но их были тысячи, и армия постоянно увеличивалась. Один муравей взобрался на него и укусил, потом другой, и вот уже они жалили его в ступни, в икры, взбираясь все выше по телу. Это становилось невыносимо. Куарезма закричал и топнул каблуком, свеча упала.

Наступила тьма. Он ощупью стал искать дверь, нашел и побежал прочь от крошечных врагов, которых, вероятно, не смог бы четко различить даже при ярком солнце…

IV. «Требую решительных действий. Уже выдвигаюсь.»

Госпожа Аделаида, сестра Куарезмы, была старше его на четыре года. То была красивая пожилая женщина, среднего роста, с кожей, начинавшей приобретать оттенок старинной патины, с густыми волосами, уже сплошь желтоватыми, и спокойным, безмятежным, добрым взглядом. Холодная, лишенная воображения, с ясным и практическим взглядом на вещи, она представляла собой противоположность брату; при этом между ними никогда не было ни серьезных размолвок, ни полного взаимопонимания. Она не желала и не старалась проникнуть в глубины его натуры и не оказывала на него никакого влияния — методичная, любящая порядок и систему, с несложными, обыденными и отчетливыми представлениями обо всем.

Ей было уже за пятьдесят, ему — под пятьдесят, но оба отличались здоровьем, редко болели и должны были прожить еще много лет. Спокойное, тихое, размеренное существование, которое оба вели до недавнего времени, немало способствовало сбережению их здоровья. Мании Куарезмы стали проявляться лишь после сорока, а у сестры их не было вовсе.

Госпожа Аделаида смотрела на жизнь просто: нужно жить, то есть иметь дом, обедать и ужинать, обладать нужным количеством одежды, все — скромное и обыденное. У нее не было амбиций, страстей и желаний. В детстве она не мечтала о принцах, нарядах, победах, даже о муже. Она не вышла замуж, так как не чувствовала в этом необходимости: плотские вожделения не одолевали ее, ни для души, ни для тела ей никто не был нужен. Ее сдержанность и спокойный взгляд зеленых глаз с их лунно-изумрудным блеском смягчали и оттеняли порывистость, возбудимость, импульсивность брата.

Не следует полагать, будто Куарезма в своем расстройстве не находил себе места. К счастью, этого не случилось. На первый взгляд даже могло показаться, что он обрел душевный покой; но человек, вникший в его привычки, жесты и поступки, вскоре понял бы, что мир и спокойствие чужды его разуму.