Как бы там ни было, в течение первого тысячелетия до нашей эры американский гибрид, кажется, уже породил три ветви, надежно привитых на загадочном древе более древней эволюции. Грубоватый стиль традиции Хоупвелл, которая занимала или заразила всю часть США к востоку от Великих равнин, перекликается с изображениями культуры Чавин на севере Перу (отголоском которой на юге является Паракас). Тогда как культура Чавин похожа на первые проявления так называемой ольмекской цивилизации и предвосхищает развитие майя. В трех случаях мы оказываемся перед лицом живого искусства, чья гибкость и свобода, иногда даже двусмысленность (в традиции Хоупвелл, как в изображениях Чавин, некоторые мотивы читаются по-разному, в зависимости от того, с какой стороны на них смотреть), далеки от угловатой застывшей жесткости, которую мы привыкли приписывать доколумбову искусству. Я пытаюсь иногда убедить себя, что рисунки кадиувеу увековечивают по-своему эту далекую традицию. Разве не в эту эпоху американские цивилизации начали расходиться, Мексика и Перу проявляли инициативу и развивались гигантскими шагами, тогда как остальные задержались в промежуточном положении или даже находились на пути к полудикому существованию? Мы никогда точно не узнаем, что происходило в тропической Америке, из-за климатических условий, неблагоприятных для сохранения археологических артефактов. Но сходство социальной организации жес (и даже план деревень бороро) с тем, что позволяет узнать об исчезнувших цивилизациях изучение некоторых доинкских памятников (например, город Тиахуанако в горах Боливии), не может не волновать.
Все вышесказанное увело меня от описания приготовлений к экспедиции в западный Мату-Гросу; но это было необходимо, если я хотел погрузить читателя в ту страстную атмосферу, которой наполнено любое археологическое или этнографическое исследование в области американистики. Значимость проблем так велика, тропы, по которым мы продвигаемся, так ненадежны и узки, прошлое так безвозвратно уничтожено, основание наших построений так непрочно, что любая разведка на месте ввергает исследователя в неустойчивое состояние, когда самая смиренная покорность судьбе сменяется отчаянной безумной надеждой. Он сознает, что самое главное безвозвратно утрачено и все его усилия не более чем царапины на поверхности истории, но тем не менее вдруг он распознает чудесным образом сохранившийся знак, который прольет свет на неведомое? Нет ничего несомненного, и значит, все возможно. Ощупью мы продвигаемся в ночи, которая слишком темна, чтобы мы осмелились что-то утверждать по ее поводу – даже то, что ей суждено длиться вечно.
XXV. В сертане
В Куябе, куда я вернулся через два года, я попытался узнать, в каком состоянии находится телеграфная линия, в пяти или шести сотнях километров к северу.
Здесь ненавидели линию, и тому было несколько причин. Со времен основания города в XVIII веке редкие контакты с севером происходили речным путем в среднем течении Амазонки. Чтобы обеспечить себя гуараной (guaran á), жители Куябы предпринимали экспедиции на пироге по реке Тапажос, которые длились больше полугода. Гуарана – это твердая коричневая масса из истолченных плодов лианы пауллиния сорбилис, приготовлением которой занимаются исключительно индейцы мауе. Плотную колбаску из этой массы натирают на костистом языке рыбы пираруку (pirarucu), который хранят в специальном мешочке из оленьей шкуры. Все эти детали крайне важны: если использовать металлическую терку или шкуру другого животного, драгоценное вещество может потерять свои свойства. Жители Куябы, например, считают, что «веревочный» табак нужно разрывать и крошить руками, а не резать ножом, чтобы он не выдыхался. Порошок гуараны высыпают в подслащенную воду, где он остается во взвешенном состоянии и не растворяется, а затем пьют. Эта смесь имеет легкий привкус шоколада. Лично я ни разу не испытал ни малейшего эффекта, но для жителей Центрального и Северного Мату-Гросу гуарана играет туже роль, что мате на юге.
Тем не менее свойства гуараны, видимо, стоили таких трудов и усилий. Прежде чем преодолевать речные пороги, нескольких человек высаживали на берегу, где они корчевали участок леса, чтобы посадить там маис и маниоку. И на обратном пути экспедиция обнаруживала свежие съестные припасы. С развитием паровой навигации гуарана достигала Куябы быстрее и в гораздо большем количестве из Рио-де-Жанейро, куда каботажники привозили ее морем из Манауса и Белена. Так что экспедиции вдоль Тапажоса стали достоянием героического прошлого, почти забытого.