Читаем Печальные тропики полностью

Рассуждая таким образом, я, возможно, пояснил суть тех противоречий, которые сложились в современной науке: выяснил, откуда они происходят, показал, каким образом ученый может приспособиться к данным обстоятельствам. Разумеется, я не решил проблему. Но по-прежнему ли она актуальна? В свое время этот вопрос был поднят, чтобы вызвать негодование в среде ученых. Гордясь своим предназначением, открыто выражая свою позицию, этнограф сосредоточивается на изучении тех явлений, которые не соответствуют законам социальной и культурной жизни его страны (при этом часто переоценивая их значимость), таким образом, ученый крайне непоследователен в своей деятельности. Уместно ли говорить о преимуществе изучаемых обществ перед лицом собственной цивилизации, если она дает нам возможность проводить подобные исследования? Мы не способны навсегда отказаться от норм общественной морали, сформированных в нас в самом детстве, как бы мы ни возвеличивали культуру иных цивилизаций, пытаясь к ней приобщиться, было бы безнравственно говорить о ее превосходстве.

За безупречной аргументаций сторонников подобной теории стоит лишь скверный каламбур: они пытаются выдать за чудо то, что таковым не является, при этом осуждая нас на излишний мистицизм. Археологические раскопки и этнографические исследования подтверждают, что исчезнувшие цивилизации (да и некоторые современные) справлялись с насущными проблемами лучше и проще, чем мы: к сходным результатам общественного развития мы шли разными путями. Ограничимся лишь одним примером: мы занялись изучением жизни эскимосов лишь несколько лет назад; ученые выяснили, что жители севера шили себе одежду, учитывая особенности своей физиологии, хорошо зная специфику климата (что было нами недооценено), выжить в трудных условиях им помогла не только способность организма приспосабливаться, но прежде всего умелая организация быта. Все это актуально и сегодня, исследователи поняли, почему так называемые современные «усовершенствования» эскимосского костюма не сыграли своей роли, и более того, дали противоположный результат. Одежда эскимосов была безупречна, но чтобы нам в этом убедиться, нужно было проверить все на себе.

Но сложность состоит в другом. Часто мы осуждаем другие культуры за несоответствие привычным нам правилам и законам, тогда как в некоторых случаях следовало бы ими восхищаться. Но если мы считаем себя вправе судить кого-либо, то все, что не совпадает с нашим собственным мнением, следует порицать? Втайне мы признаем ведущую роль своей цивилизации в процессе мирового развития, в то время как представителям другой культуры наши нормы и традиции могут быть чужды. При таком подходе будут ли наши знания научными? Чтобы быть объективными, стоит отказаться от подобных суждений. Необходимо признать, что в бескрайнем море возможностей каждая цивилизация совершает свой собственный выбор; каждое общество уникально, все вместе они стоят друг друга.

Но тогда возникает новая проблема: если в первом случае в своих рассуждениях мы доходили до мракобесия, безосновательно осуждая различные общественные нормы, отличные от наших, то теперь мы рискуем встать на сторону абсолютного эклектизма, принципы которого запрещают что-либо отвергать, даже человеческую жестокость, несправедливость, нищету, против которых может выступать и само изучаемое нами общество. Для современной науки характерно впадать в крайности. Но как же с этим бороться, ведь если к этим методам прибегают в иных чуждых нам культурах, мы тут же начинаем признавать их преимущество?

В зависимости от своего отношения к науке, этнограф может выступать как критик-домосед или путешественник-конформист. Часто ученый занимает одновременно две эти противоположные позиции, склоняется то к одной, то к другой теории. Если исследователь стремится улучшить социальные условия в рамках своей цивилизации, то, какой бы социум он ни изучал, он будет осуждать те явления общественной жизни, с которыми он борется, избегая при этом объективности и беспристрастности. Если ученый пренебрегает строгими законами науки, если он не точен в выводах и формулировках, то он никогда не станет подвергать критике свое собственное общество, поскольку его дело знать, а не осуждать. Исследуя мир, не выходя из дому, мы не можем познать его до конца, отправляясь в экспедицию, мы приходим к полному пониманию того или иного явления, но оказываемся бессильными что-либо изменить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Наука: открытия и первооткрыватели

Не все ли равно, что думают другие?
Не все ли равно, что думают другие?

Эту книгу можно назвать своеобразным продолжением замечательной автобиографии «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!», выдержавшей огромное количество переизданий по всему миру.Знаменитый американский физик рассказывает, из каких составляющих складывались его отношение к работе и к жизни, необычайная работоспособность и исследовательский дух. Поразительно откровенны страницы, посвященные трагической истории его первой любви. Уже зная, что невеста обречена, Ричард Фейнман все же вступил с нею в брак вопреки всем протестам родных. Он и здесь остался верным своему принципу: «Не все ли равно, что думают другие?»Замечательное место в книге отведено расследованию причин трагической гибели космического челнока «Челленджер», в свое время потрясшей весь мир.

Ричард Филлипс Фейнман

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Как появились университеты в России? Как соотносится их развитие на начальном этапе с общей историей европейских университетов? Книга дает ответы на поставленные вопросы, опираясь на новые архивные источники и концепции современной историографии. История отечественных университетов впервые включена автором в общеевропейский процесс распространения различных, стадиально сменяющих друг друга форм: от средневековой («доклассической») автономной корпорации профессоров и студентов до «классического» исследовательского университета как государственного учреждения. В книге прослежены конкретные контакты, в особенности, между российскими и немецкими университетами, а также общность лежавших в их основе теоретических моделей и связанной с ними государственной политики. Дискуссии, возникавшие тогда между общественными деятелями о применимости европейского опыта для реформирования университетской системы России, сохраняют свою актуальность до сегодняшнего дня.Для историков, преподавателей, студентов и широкого круга читателей, интересующихся историей университетов.

Андрей Юрьевич Андреев

История / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука