Печальные тропики

Я побывал почти на всех – и новых, и старых – рынках Калькутты; Бомбейском базаре в Карачи; базарах Садар и Кунари в Дели и Агре; в Дакке, городе-наследнике арабских торговцев, где люди живут между своими лавками и мастерскими; базаре Риазуддин и Катагунган в Читтагонге; почти всех рынках в порту Лахора – базарах Анаркали, Дели, Шах, Алми, Аккари; а также посетил Садр, Дабгари, Сирки, Бажори, Ганг, Калан – в Пешаваре. Я видел сельскую ярмарку на подъезде к городу Хайбар, что на афганской границе, и праздник урожая в Рангамати, у ворот Бирмы. Я помню фруктово-овощные рынки, заваленные баклажанами и розовым луком, блестящими гранатами и головокружительно пахнувшей гуайявой, рынки цветочниц, украшавших розы гирляндами и елочной мишурой. Были здесь и лотки с сухофруктами, коричнево-рыжие груды, лежавшие на устланной станиолью подложке. Я все разглядывал, вдыхал аромат, исходивший от красных, желтых, оранжевых пирамидок – от карри и других специй; горы стручкового перца добавляли ноту к запаху сушенных абрикосов и лаванды, так, что от сладости кружилась голова. Я видел торговцев жареным мясом, кисломолочными продуктами, свежими блинчиками нан или шапати, продавцов чая, лимонада и липкие холмы мягких с торчащими косточками фиников. Пекари казались продавцами мух, прилипших на их пирожные. Хотя жестянщики и расположили свои лавки немного поодаль, все равно за сто метров был слышен звенящий шум их инструментов. Здесь были корзинщики и веревочники с изделиями из зеленой и белой соломы. Шляпники украшали ряды тюрбанов позолоченными конусами цветов канн, напоминавшими митры Сасанидских царей. В текстильных лавках развевались на ветру нежно-желтые и голубые ткани, шафрановые платки и прекрасные розовые шелка Бухары. Рядом располагались столяры, резчики и лакировщики, делавшие кровати, а точильщики, дергая за бечевку, крутили свои точильные камни. Сумрачно глядел одинокий приемщик металлолома. Продавцы табака рядом с чилимами разложили по кучкам светлые табачные листы и рыжеватую патоку tombak. Торговцы сандалиями расставляли свою продукцию по стеллажам, как бутылки в винном погребе. Открыли свои лавки и продавцы браслетов – «bangles», из синих и розовых стекляшек, навешанных со всех сторон. Посудные лавки были уставлены вытянутыми и блестящими чашами чилим, горшочками из глины и слюды, раскрашенными мелким коричневым, белым и красным орнаментом, мундштуки кальянов целыми гроздьями были нанизаны на веревку и напоминали четки. Торговцы мукой целый день перемалывали и просеивали зерна. Золотых дел мастера в витринах, блестящих не столь ярко, как у жестянщиков, взвешивали кусочки драгоценного изящного галуна. Печатники по ткани легкими и однообразными движениями били по белоснежным кускам хлопка, нанося на них таким образом цветной рисунок. Прямо под открытым небом выстроились кишащие людьми кузницы, а вокруг, словно листья на ветру, трепещут насаженные на шесты разноцветные вертушки для детей.

Даже в сельских районах можно увидеть не менее захватывающее зрелище. На моторной лодке я совершил путешествие по одной из рек Бенгалии. На берегах Буриганги росли бананы и пальмы, вдоль реки стояли мечети из белого фаянса, и казалось, что они плывут по воде. Мы пристали к одному из островков, чтобы посетить хат – деревенский рынок. У причала собралось множество барок и сампанов, громко сигналивших, чтобы привлечь наше внимание. На первый взгляд казалось, что здесь не может быть ничего особенного, но это был настоящий, переполненный топчущейся в грязи толпой, городской центр, с различными кварталами, каждый из которых был предназначен для торговли одним видом товаров: неочищенным рисом, скотом, корабельными снастями, длинными шестами бамбука, древесиной, глиняной посудой, тканями, фруктами, бетелем, рыболовными снастями. В рукаве реки течение было таким сильным, что получалось нечто вроде улицы на воде. Коровы взирали на окружающий пейзаж, каждая плыла в отдельной лодке. Жизнь здесь была невероятно плавной и сладостной. В травах, отливающих синевой гиацинтов, в прудах и реках, по которым движутся сампаны, было что-то умиротворяющее, наводящее сон, так и тянет остаться здесь, рискуя просто истлеть, словно старые стены из красного кирпича, скрывшиеся за порослью фикусов. Но размеренность жизни не может не вызвать беспокойства: ландшафт здесь неестественен, слишком много в нем воды. Ежегодные наводнения задают особенные условия существования, обусловливают снижение объемов добычи рыбы и выращивания овощей: сезон паводка – это время голода. Даже скот истощается и умирает, не найдя пропитания в губчатых зарослях водяного гиацинта. В этом странном пространстве воды даже больше, чем воздуха. С раннего детства, едва начав ходить, человек учится передвигаться по воде на маленьких динги. Из-за нехватки топлива во время паводков людям с ежемесячным заработком меньше 3000 франков продают сухой джут, высушенный после вымачивания и очистки от волокон: 200 связанных вместе стеблей за 250 франков.