Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

«Ты в ловушке, – сказал тот, кто шел следом, а теперь сидел на берегу реки. – Тебе не выбраться отсюда. Сначала наделал дел, а теперь идешь к водопадам – там ты и падешь. Мне незачем идти за тобой. Ты вернешься, как только поймешь, что река загнала тебя в тупик. Я буду ждать тебя здесь. Проведу время с пользой: поупражняюсь в стрельбе, прикину, откуда лучше пустить в тебя пулю. У меня есть терпение, у тебя его нет – в этом мое преимущество. У меня есть сердце, которое бьется, обливаясь собственной кровью, а твое сердце размякло, прогнило и все покрыто плесенью. И в этом еще одно мое преимущество. Завтра ты будешь мертв. Или, может быть, послезавтра. Или через неделю. Неважно когда. Я подожду».

Человек увидел, что река внизу все сильнее сжимается меж двух отвесных стен, и остановился. «Придется вернуться», – сказал он.

Река в этих местах широкая и глубокая. Не спотыкается о камни. Скользит по дну, как по густому, грязному маслу. И если в реку падает ветка, водоворот пожирает ее так скоро, что та не успевает и треснуть.

«Сынок, – сказал тот, кто сидел в ожидании. – Что изменится, если я скажу тебе, что твой убийца мертв? Что мне теперь с этого? Единственное, что имеет значение, – это то, что меня не было рядом с тобой. Что толку объяснять? Меня не было рядом с тобой, вот и все. Ни с тобой, ни с ней, ни с ним. Я не успел ни к одному из вас: младенец и вовсе не оставил о себе ни следа воспоминаний».

Человек долго шел обратно, вверх по реке.

Кровь стучала у него в голове. «Я подумал, что первый разбудит остальных своим хрипом, вот почему я поспешил». «Простите мне эту спешку», – сказал он им. А хрип так походил на сопение спящих… Вот почему он чувствовал себя так спокойно, когда вышел наружу, в ночь. В прохладу той туманной ночи.

Он будто бежал от кого-то. Ноги у него были так измазаны в грязи, что было непонятно, какого цвета на нем штаны.

Я впервые увидел его, когда он нырнул в реку. Он сжался всем телом и пустился вниз по течению, даже не двигая руками – будто шагал по дну. Потом выбрался на берег и разложил сушиться свои тряпки. Я видел, как он дрожит от холода. Дул ветер, было пасмурно.

Я подглядывал за ним через дыру в ограде, за которой хозяин приказал мне пасти овец. Я то и дело оборачивался и смотрел в щель на этого человека, а он и не подозревал, что за ним следят.

Он лег, уперся локтями в землю и стал потягиваться, расправляя телеса, стараясь выставить свои члены так, чтобы ветер скорее обсушил его. Потом натянул рубаху и дырявые штаны. Я увидел, что у него нет ни мачете, ни другого оружия. Только пустые ножны сиротливо свисали с пояса.

Он несколько раз оглянулся по сторонам и ушел. И я уже собирался выпрямиться и дальше пасти своих ягнят, как вдруг снова увидел этого человека. Лицо у него было потерянное.

Он опять бросился в реку, теперь – в средний рукав.

«Что это с ним?» – подумал я.

Так вот, он опять кинулся в реку, а течение подхватило его, как игрушку, так что он едва не захлебнулся. Долго бил по воде руками, но переплыть на другой берег так и не смог. В конце концов, он выбился из сил и снова вышел на наш берег – вон там, внизу. Так кашлял, что чуть легкие не выплюнул.

Раздевшись догола, он снова стал сушиться, а потом поплелся вверх по реке – туда же, откуда пришел.

Ох, и попадись он мне теперь! Знал бы я, что он натворил, я бы забросал его камнями и не пожалел бы ни разу.

Я уже говорил, он был трус. Один раз посмотришь ему в лицо – сразу понятно. Но я не ясновидец, господин следователь. Я простой пастух, а кроме того, если уж на то пошло, и сам довольно робкого десятка. Хотя, конечно, как вы говорите, я мог бы устроить ему засаду, а после хорошего удара камнем по голове он бы как миленький прилег на землю. Тут с вами не поспоришь.

Я так виню себя, когда вы рассказываете обо всех убийствах, которые он, по всей видимости – да нет, наверняка, – совершил. Поверьте, я страсть как люблю кончать таких подонков. Не то чтобы часто приходилось, конечно. Но это, должно быть, так сладко – помочь Господу расправиться с подобным отребьем.

Впрочем, погодите, это ведь еще не все. На следующий день он пришел снова. А я все еще ни о чем не подозревал. Если б я только знал!

Я видел, что он пришел еще более тощий, чем накануне – кожа да кости, и вся рубаха изорвана. Я сначала и не поверил, что это он – так сильно он переменился.

Я узнал его по безнадежности в глазах, будто остекленевших от страдания. Он стал пить, а потом руками лить себе воду на лицо, будто хотел прополоскать рот. На самом деле, он просто проглотил хорошую порцию головастиков: лужа, из которой он налакался воды, была мелкой и кишела головастиками. Он, думаю, страшно оголодал.

Я увидел его глаза – две черных, как пропасть, дыры. Он подошел ко мне и сказал: «Твои это овечки?» Я сказал, что нет. Точнее вот как я ответил: «Не я же, мать их, произвел их на свет божий».