Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

Неизвестно, откуда эти ласточки: возвращаются ли они из Хикильпана или улетают из Сан-Габриэля. Известно только, что они летят зигзагами и на лету задевают грудью грязь в лужах. У некоторых грязь остается на клюве. Пачкая рулевые перья, ласточки исчезают, улетают прочь от дороги, теряются в сумраке горизонта.

Облака уже над горами, так далеко, что походят на серые заплаты на подолах голубых холмов.

Старик Эстебан рассматривает цветные гирлянды, бегущие по небу: красные, оранжевые, желтые. Звезды бледнеют. Гаснут последние искры, и пробивается, оставляя по капле стекла на кончике каждой травинки, солнце.

«Я уже не помню почему, но я ехал без рубахи, и у меня замерз живот. Я подошел к воротам скотного двора, мне не открыли. Камень, которым я стучал в дверь, треснул, но никто не выходил. Тогда я подумал, что хозяин, дон Хусто, наверное, все еще спит. Я ничего не сказал коровам, не стал им ничего объяснять. Ушел незаметно, чтобы они не пошли за мной. Я нашел место, где ограда была пониже, забрался на нее и перевалился на другую сторону, к телятам. Я уже отодвигал засов на калитке, но вдруг увидел, как хозяин, дон Хусто, со спящей крошкой Маргаритой на руках, спускается с чердака и идет через двор, не замечая меня. Я спрятался за стену, чтобы остаться незамеченным, и он наверняка меня не увидел. По крайней мере, так я тогда подумал».

Старик Эстебан впускал одну корову за другой по мере того, как доил их. Последней он впустил обездоленную, которая все мычала и мычала. Он впустил ее только из жалости. «В последний раз, – сказал он ей. – Посмотри на него и оближи. Посмотри на него так, как будто завтра его не станет. Тебе скоро рожать, а ты все нянчишься с этим переростком». И ему: «Оближи их, но только раз, ведь они больше не твои. Ты сразу поймешь, что это молоко – нежное, каким кормят только сосунков». И сильно пнул его, когда увидел, что тот сосет из всех четырех. «Я тебе морду разобью, скотина».

«И я бы дал ему по морде, если бы вдруг не появился хозяин, дон Хусто, который дал пинка мне, чтобы я успокоился. Влепил мне такую порцию тумаков, что я просто-напросто уснул среди камней – так уж звенели мои размякшие косточки. Я помню, что весь тот день провел, как оцепеневший, и пальцем не мог пошевелить: все тело распухло и страшно болело».

«Что случилось потом? Я не знаю. Больше я у него не работал. Ни я, ни кто-либо другой – потому что в тот самый день он умер. А вы не знали? Мне вот рассказали. Явились, когда я валялся на койке, а старуха мазала меня мазями и ставила припарки. Явились с известием. И что это, дескать, я его убил – такие, мол, ходят слухи. Может, оно и так, только я ничего не помню. Не кажется ли вам, что когда убиваешь ближнего своего, должны оставаться следы? Должны бы, а уж тем более, если речь об убийстве твоего хозяина. С другой стороны, раз меня уже столько времени держат здесь, в тюрьме, – это тоже, наверное, неспроста, не думаете? Хотя, смотрите сами: я очень хорошо помню все, что произошло до того, как я ударил теленка и хозяин набросился на меня – до того мгновения память у меня работала исправно. А после – все в тумане. Такое ощущение, будто уснул, как по щелчку, а когда проснулся – уже лежал на своей койке, а рядом – моя старуха, которая утешала меня и врачевала мои недуги, будто я малое дитя, а не дряхлая развалина, что гораздо ближе к правде. Я даже сказал ей: «Да заткнись ты!» Я очень хорошо помню, как сказал это. Так как же я мог забыть, что убил человека? И все же, говорят, что это я убил дона Хусто. И чем же, интересно, я его убил? Говорят, камнем, да? Хоть так, уже хорошо. Потому что у того, кто сказал бы, что ножом, голова не на месте. Ведь я не ношу ножа с тех пор, как был мальчишкой, а это было бог знает сколько лет назад».

Хусто Брамбила положил племянницу Маргариту на кровать, стараясь не шуметь. В соседней комнате спала его сестра, уже два года как парализованная – неподвижная, с дряблыми, как тряпки, членами. Но ни днем, ни ночью не смыкавшая глаз. Сон приходил к ней лишь на короткое время, перед самым рассветом: в этот час она спала как убитая.

Теперь, с восходом солнца, она проснулась. Она открывала глаза, когда Хусто Брамбила клал спящую Маргариту на кровать. Услыхав дыхание дочери, она спросила: «Где ты была вечером, Маргарита?» И прежде, чем начались крики, вскоре разбудившие Маргариту, Хусто Брамбила в тишине вышел из комнаты.

Было шесть часов утра.

Он направился к скотному двору, чтобы открыть калитку старику Эстебану. По пути он решил подняться на чердак и убрать постель, на которой они с Маргаритой провели ночь. «Позволь мне священник, я бы женился на ней. Но я уверен, он поднимет скандал, стоит только спросить об этом. Скажет, это кровосмешение и отлучит нас обоих. Лучше оставить все в тайне». Вот о чем он думал, когда вдруг увидел, как старый Эстебан дерется с теленком, так и норовя схватить его за морду своими крепкими, как проволока, руками или врезать ногой по голове. Теленок, кажется, уже выбился из сил, потому что водил копытами по земле, не в силах подняться.