Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

Мысль отправиться в Тальпу принадлежала моему брату Танило. Ему первому она пришла в голову. Он уже несколько лет просил отвести его туда. Давным-давно. С того самого дня, когда он проснулся с красными нарывами на руках и ногах. С того времени, когда нарывы стали превращаться в язвы, из которых текла не кровь, а какая-то желтая штука – густая жижа, похожая по цвету на копаловую смолу[88]. Я очень хорошо помню, как он тогда рассказывал, что боится не вылечиться уже никогда. Вот зачем он хотел сходить к Святой Деве из Тальпы: чтобы Она своим взглядом исцелила его язвы. И хотя он знал, что Тальпа находится далеко, что нам придется много дней идти под солнцем и много ночей мерзнуть от мартовских морозов, он все равно хотел идти. Богоматерь обязательно даст ему средство, как избавиться от этой дряни, которая не засыхает ни на минуту. Она это умеет: вымыть все начисто, начать все с чистого листа. Как дождь, пролившийся на свежевспаханное поле. Там, перед образом, его страдания, наконец, закончатся. У него больше никогда ничего не заболит, никогда. Так он думал.

За это мы с Натальей и ухватились, чтобы отвести его. Я должен был идти, потому что он мой брат. Наталья, понятное дело, тоже, потому что она его жена. Она должна была вести его под руку, тащить на своих плечах всю дорогу туда и, возможно, обратно, а он в это время мучился под тяжестью собственного груза – под тяжестью надежды.

Я и раньше знал, что было там, внутри у Натальи. Знал ее немного. Знал, к примеру, как одиноки ее круглые, твердые ноги, горячие, как камни под полуденным солнцем. Я знал. Мы много раз оставались вдвоем, но каждый раз между нами проскальзывала тень Танило. Мы чувствовали, как его покрытые язвами руки встревают между нами и уводят Наталью, чтобы она продолжала ухаживать за ним. И что так будет всегда, пока он жив.

Теперь я знаю, что Наталья раскаивается в том, что произошло. И я тоже раскаиваюсь. Но это уже не спасет нас от угрызений совести и никогда не принесет нам покоя. Мыслями о том, что Танило все равно суждено было умереть, что его час уже пробил и что не было смысла идти в Тальпу, так далеко, – этими мыслями нас теперь не успокоить. А он почти наверняка умер бы здесь точно так же, как там. Разве что здесь это случилось бы немного позже. Потому что все те страдания, что он перенес в пути, вся кровь, которую он потерял, вся его бессильная ярость – из-за всего этого он умер раньше. Хуже всего то, что мы с Натальей пинками подгоняли его даже тогда, когда он уже не хотел двигаться дальше. Когда понял, что дальше идти нет смысла, и стал просить вернуть его домой. Мы собственными руками волочили его по земле, чтобы он хоть как-то шевелился, и отвечали, что вернуться уже нельзя.

«До Тальпы отсюда ближе, чем до Сенсонтлы». Вот что мы отвечали. Но до Тальпы было все еще далеко – много дней пути.

Мы хотели одного: чтобы он умер. Честно говоря, мы хотели этого еще до того, как вышли из Сенсонтлы. И каждую ночь, что мы провели в пути до Тальпы, мы тоже хотели этого. Сейчас это трудно понять, но я очень хорошо помню, что тогда мы хотели именно этого.

Я помню эти ночи. Сначала мы разводили костер. Потом костер догорал, тлеющие угли постепенно гасли и превращались в пепел. Тогда мы с Натальей искали, где укрыться от света ночного неба. И там, вдали от глаз Танило, прятались среди безлюдной степи и глубокой ночи. Одиночество толкало нас друг к другу. Оно толкало Наталью в мои объятья, и ей от этого становилось легче. Она чувствовала, будто все тело ее отдыхает, забывала обо всем и скоро засыпала. Казалось, ее тело испытывает огромное облегчение.

Земля, на которую мы укладывались, еще не успевала остыть. И плоть Натальи, супруги моего брата Танило, тоже нагревалась от тепла земли. Взятые вместе, два этих тепла превращались в нестерпимый жар, который среди ночи будил ото сна. Тогда мои руки устремлялись к Наталье и ходили туда-сюда по жаровне, в которую превращалось ее тело. Сначала слегка, а потом – стискивали так, будто хотели выжать из ее тела кровь, всю до последней капли. И так раз за разом, одну ночь за другой, до рассвета. На рассвете холодный ветер гасил жар в наших телах. Вот что мы делали с Натальей у дороги на Тальпу, когда сопровождали Танило, чтобы Святая Дева спасла его от страданий.

Теперь это в прошлом. Танило спасся уже от самой жизни. Он больше не сможет жаловаться на то, какого труда ему стоила эта жизнь. На свое изуродованное тело, полное гнилой воды, которая сочилась из каждой трещины у него на ногах и руках. На эти огромные язвы, которые вскрывались медленно, тихо-тихо, а потом из них пузырями выходил воздух и этот гнилостный запах, который повергал всех нас в ужас.