Пекинский узел

— Вот, — подавая руку для пожатия, сказал Хоуп Грант, — решили заехать, сообщить, что скоро выступаем.

Игнатьев уловил в его голосе нотки бахвальства, и как можно радушнее ответил на приветствие.

— Весьма признателен, располагайтесь.

Жалуясь на застарелый ревматизм, Хоуп Грант сел поближе к огню, остальные разместились возле стола, придвинув к нему лавки и стулья.

— Можно было бы выступить войскам уже сегодня, — зябко потирая руки, сказал главнокомандующий, — но тяжёлая осадная артиллерия прибудет никак не раньше трёх дней. Всему виной несносные дороги.

— Осенняя распутица, — в тон ему добавил генерал Непир.

Игнатьев присел на посольский сундук.

— Решили штурмовать?

Хоуп Грант посмотрел на генерала Непира и, как бы советуясь с ним и приглашая того разделить ответственность за предстоящую боевую операцию, напустил на себя строгости.

— Ограничимся захватом стен.

— Будем держаться того плана, который вы нам предложили, — уточнил военный секретарь лорда Эльджина. — Ни в коем случае не входить в город.

Роберт Непир кивнул головой и Хоуп Грант продолжил.

— Надеемся, вы повлияете, в конечном счёте, на китайцев, вразумите их, уговорите на мир. — Это было бы кстати, — заметил Роберт Непир и посмотрел на Игнатьева с той многозначительной пытливостью, за которой можно прочитать всё, что угодно, кроме смиренной просьбы.

— Рад буду случаю оказать вам услугу, — без всякого энтузиазма ответил Николай, поскольку ни от барона Гро, ни от лорда Эльджина ему пока не поступало предложение выступить в роли посредника, а те или иные реплики английских вояк не более, чем пустой звук: слова, слова, слова. — Он встретился взглядом с военным секретарём лорда Эльджина и озабоченно добавил: — Лишь бы мне удалось завязать между вами и маньчжурами переговоры. — Он намеренно выделил голосом ключевые слова фразы. — Главное, двигаться к цели, а не топтаться на месте.

— Чрезвычайно рады вашему согласию помочь нам в перемирии, — довольно бодро для своего преклонного возраста поднялся Хоуп Грант и снова потёр руки, как бы отогревшись или выполнив возложенную на себя задачу.

К вечеру задул «монгол» — холодный северо-западный ветер, и на Игнатьева вновь навалилась тоска. Невыносимо трудно ждать! Невыносимо. Последнее время он серьёзно боялся, что лорд Эльджин станет уступчивее для китайцев и, опасаясь за жизнь парламентёров, а более всего, за собственное реноме, подпишет мир под стенами Пекина. Если это произойдёт, ни о каком Айгунском договоре можно будет и не заикаться.

— Надо будет сделать всё, чтобы китайцы стали смотреть на нас с обожанием, как смотрят друг на друга влюблённые, тая от взаимной нежности и счастья, — озабоченно проговорил Баллюзен, принимая близко к сердцу всё, что было связано с переговорами, и явно сочувствуя Игнатьеву. — Увидев, как тот побледнел, он стушевался. — Я может быть, что-то не так сказал? — засомневался гвардии капитан конной артиллерии и сконфуженно примолк.

— Да, нет, — вздохнул Николай. — Вы говорите всё верно: тая от счастья и нежности...

После исчезновения My Лань и пленения парламентёров он чувствовал себя рвущимся на волю, не мог избавиться от ощущения петли на шее... Вот уж действительно: любовь уносит нас в иную жизнь. Раньше он не доверял чувствам. Все его поступки были направлены рассудком. При этом он старался никого не обижать и полагаться на свои силы. Но с того яркого зимнего дня, когда он впервые увидел Му Лань, увидел и влюбился, жизнь его в корне изменилась. Он словно находился под впечатлением необычайно-радостного сна, под впечатлением таким глубоким и настолько сильным, что противиться ему не было сил. Его безудержно влекло к My Лань, и он был счастлив жить этим влеченьем. Рождённый на восходе солнца имеет светлую судьбу, рождённый на закате — тёмную. Матушка говорила, он родился на рассвете. Радовался солнцу, шёл к нему и ждал...

Может быть, тоска наваливалась на него ещё и потому, что он поселился в чужом храме?

Буддийская кумирня, стоявшая на окраине Тунчжоу, была лишена элементарных удобств, но ему, побывавшему в Средней Азии и напоившему своей молодой кровью тамошних клопов в вонючих, душных караван-сараях, условия временного ночлега мало волновали. Да, кумирня была запущена, полуразрушена, но по всему было видно, что когда-то она знавала лучшие дни: здесь горячо молились иноверцы, молились своим духам, своим божествам; шли торжественные мессы... А сегодня… Сегодня надо было кумирню починить. отреставрировать, покрасить, а главное, оставить для молитв... Как бы там ни было, испепеляющий летний зной, грозы и ливни, зимнее ветра и стужи сделали своё дело: кумирня обветшала и своим печальным видом навевала жуткую тоску. Ещё в первую ночь, засыпая под её крышей, Игнатьев почувствовал, что его трясёт от холода. Холод был потусторонний, неизъяснимо-зловещий. Замогильный.

С исчезновением My Лань его сон наяву был разрушен.