Пекинский узел

Суть любой надежды — устремлённость: благостный зов, хотя надежду никоим образом нельзя сравнивать с верой. Иди и веруй — вот спасительный завет. Кто верит, тот уже надеется. Надежда — дыхание веры.

Игнатьев взял руки только что написанное им письмо и перечитал его. Всё, вроде, верно. Есть в его словах и дыхание веры, и стойкость позиции. Не лишено письмо и уважительной приветливости, ласка усмиряет. Не сразу, но заставляет одуматься. Сразу или чихают, или кончают жизнь самоубийством; всё остальное требует и сил, и времени, и средств.

Он отложил письмо, придвинул к себе мартышку, беспечно скалившую зубы на фаянсовом осле, подвигал её по столу, повертел в пальцах. Щёлкнул ногтем по копытцам ослика. Судя по всему, жизнь людей овеществляется. Жизнь одних обращается в золото, других — в камни. Чаще всего — в надгробные. Жизнь художника тождественна его картинам, жизнь писателя — книгам, а жизнь дипломата — трактатам и договорам, им заключённым. Истинно добродетельная жизнь воплощается в память всего человечества, которая и своевременна, и как бы вездесуща, то есть — истинна. Таким образом, можно полагать, что к истине ближе всего подходит память. А память — к истине.

Эта мысль понравилась ему, и он потянулся к перу.

— Ваше превосходительство, — заглянул в комнату Дмитрий, — китайцы ни свет, ни заря! — За его спиной послышался шум голосов. Оказывается, несколько наёмных солдат военно-строительной бригады английского корпуса, с утра пораньше, можно сказать ночью, принялись грабить древнюю пагоду, расположенную по соседству. Жители из окрестных домов прибежали в русское посольство за помощью.

Игнатьев послал Татаринова с двумя казаками узнать, в чём дело? Казаки только того и ждали.

— Ай-я! — вскрикнул Шарпанов и птицей, не коснувшись стремени, взлетел в седло. Его жеребец норовисто встал на дыбки — дал "свечку". Оказавшийся сзади Савельев едва успел отпрыгнуть, уйти из-под копыт, и конь, почуяв опытного седока, его воинственный настрой, пошёл манёвренным намётом.

Следом вылетели из ворот Татаринов и Стрижеусов.

Курихин, стоявший в карауле, сам отчаянный наездник и рубака, от огорчения чуть не заплакал: самое время кому-нибудь заехать по зубам, разбить сопатку, а тут зевай под гадским дождичком и мокни, как дурак!

Завидев казаков, мчавшихся на бешеном аллюре, мародёры стали разбегаться.

— А, карачун базарный! — настиг одного Шарпанов и на полном скаку забросил на коня, перехватив в поясе, словно барана. Другого, удиравшего во все лопатки, заарканил Стрижеусов. Тот заверещал и тотчас схлопотал по уху.

— Цыть, обмызок! Я на шкоду нервенный.

Мародёров связали, повезли показывать Игнатьеву. Следом бежали возбуждённые китайцы, плевали в лица грабителей: своих же соплеменников — носильщиков-кули.

Грязные, промокшие, с бегающими от страха глазами наёмники, плюхнулись в лужу перед воротами кумирни и запросили пощады.

— Всыпать бы им по первое число, — сказал Николай драгоману, поправляя на своих плечах казачью бурку, — запомнили бы на всю жизнь: своё потеряй, а чужое не тронь. Но, — поёжился он от утреннего холода, — мы сторона нейтральная.

— Отпустить? — спросил Татаринов, передавая повод своего коня уряднику Беззубцу.

— Нет, — поразмыслив, распорядился Игнатьев. — Посадите под замок.

Передадим официально союзникам.

— А может, — высказал предположение Вульф, — сразу отдадим китайцам: мэру города?

Николай посмотрел, как в луже лопаются дождевые пузыри, перевёл взгляд на затянутое серой наволочью небо и недовольно поморщился: погода испортилась надолго.

— Думаю, не стоит. Жители Тунчжоу и так нам благодарны за защиту, а настраивать союзников против себя, нам не резон. — Так что, — уточнил он своё распоряжение, — арестовать и передать англичанам.

Длиннорукий Стрижеусов ухватил за шиворот перепуганных насмерть наёмников и поволок к сараю.

— Вишь, — сказал он караульному Курихину, — своя голь ходит околь, а чужая в глаза прыгает.

— Давни их, шобы рёбер не собрали, — посоветовал Антип и погрозил кулаком одному из мародёров. — Попадись ты мне, я б те замузыкал промеж рог.

Дмитрий Скачков, выглянувший посмотреть на возмутителей спокойствия, презрительно сплюнул.

— Шелупонь. Мякинники по жисти.

Он широко зевнул и отвернувшись, добавил.

— Отрёпки собачьи.

Услышав слово «собачьи», Курихин передёрнул плечами — сырость пробирала до костей, и хмуро покосился.

— Цуценята ишшо вошкаются? Часом, не упрели?

— Один того, утютькался, — печально вздохнул Дмитрий. — Околел.

— Не мой ли огурной, тигра беззубая? — с неожиданной тревогой в голосе спросил Антип.

— Не-е, — поспешил успокоить его Скачков. — Твоя тигра дудолит соску.

Курихин обрадовался.

— Ты за ём приглядай! Могёт, мы с ним домой поедем.

— Соскучился? — прислонился к дверному косяку Дмитрий, и Антип признался: — Мускорно чевой-то.

Дождь, ослабевший к утру, снова усилился.

Глава XХVII

Семнадцатого сентября приехали англичане. Главнокомандующий сухопутными войсками генерал Хоуп Грант, командир второй дивизии Роберт Непир, военный секретарь лорда Эльджина и двое адъютантов.