Пекинский узел

— Старуха тут ходила, запаслись.

— И то халва, — сказал Беззубец.

Шарпанов закурил и передал ему коробок спичек. Морщась от махорочного дыма, присел рядом с Курихиным на опрокинутую бочку и, надавливая на колено, потёр его через штанину.

— К дожжу мосол свербит, зудит, холера!-Он недовольно посмотрел на небо — чистое, безоблачное, по-осеннему прозрачное, и сплюнул под каблук. — Не сёдни-завтра подсуропит.

— Одначе, ветерок, — лениво возразил ему Курихин.

— Говорю, к дожжу. — Семён выпустил дым через ноздри и покосился на Бутромеева. — Англичане чиво хочут? — Тот пожал плечами: кто их знает. — Богдыхана скопырить, — видя замешательство товарища, важно пояснил он и вновь потёр колено. — А казну ево в Лондон переметнуть.

— А французам тады чё? — озаботился Курихин, жадно поглядывая на дымящуюся самокрутку. — Оставь, докурю.

— Хрен с присыпкой! — выпалил Беззубец. — Кукиш с маслом. — «Хрен с присыпкой» относился к Курихину, а "кукиш с маслом" — к французам. — По-первах я докурю, мы из конвоя.

— Ладныть, — с обидчивой угрозой засопел Курихин и жалостливо заблажил: — А мою ма-а-мыньку, сиротку беднаю, накрыли саваном и унесли…

— Не гомони, — прицикнул на него Савельев, — дай послухать.

— Француз, барон который, чиво лыбится? — въедливо прищурился Шарпанов. — Чо хотит?

— Ясно чиво, — ответил Беззубец. — Чевой-то замышлят.

— То-то они с нашим Палычем послуются, — ревниво заметил Савельев. — То мы к нему, то он к нам — бесперечь.

— Рассею под себя впрягает, вот! — погрозил пальцем Шарпанов и передал окурок Беззубцу. — На, Степан, смоли.

— На чужом горбу — до рая близко, — подал голос Стрижеусов и откровенно признался, что барон ему «не по нутру»: — Больно хитрой!

— Хитрой и стерьва, — уточнил Савельев.

— В обчем, — досадливо поморщился Шарпанов, налегая рукой на колено, — не кобенься, краса, свадьбы не будет.

— Трепаться нам ещё в охвостьях и трепаться.

— До зимы.

— У, лярвы долгорылые, — обозвал союзников Беззубец и сбил фуражку на затылок, — дать бы вам чертей за Севастополь! — Он ловко выщелкнул окурок, проследил его полёт и начал подниматься. — Прощелыги.

Союзники стояли лагерем ещё несколько дней — ждали освобождения парламентёров. Томясь неизвестностью, лорд Эльджин подходил к клетке с попугаем и набрасывал на неё чёрную тряпку. Хотелось тишины. Но не спасала и тряпка. Попугай турзучил её клювом и рвался из темницы.

— Ты-щя-ща че-тей! Ты-щя-ща че-тей!

По ночам в палатке было сыро — шли дожди. В поречных камышах кричали дикие коты, злобно и жутко.

"Господь даёт нам знание пути, а путь даёт нам знание о Боге", — погружался в раздумья Николай, не в силах что-либо изменить и предпринять. Ночь барабанила по стёклам крупными каплями дождя. Было тоскливо. Иногда ему казалось, что он бредит наяву. Слухи о скором перемирии лишили его покоя. Желание найти Му Лань, надежда увидеть её и обнять, сказать, как он её любит, гнала его в Пекин, а он сидел на месте. На что он мог рассчитывать? На милость. На Божью милость, да ещё на то, что без него союзникам не обойтись. Мысли путались, будили по ночам. Если жизнь есть сон, то чему радоваться? Радости во сне или радости наяву? Почему, если плачешь во сне, то днём смеёшься? Отчего такая стойкая и показательная противоположность? Земля темна и тьмой овеяна. Кто делит земли — проливает кровь. Вспомнилось лицо директора Азиатского департамента Ковалевского, — с густыми бакенбардами и покрасневшими веками: любил Егор Петрович играть в карты — частенько не спал по ночам. Едва Игнатьев увидел его близкие глаза, как они поплыли в сторону, и на их месте появилось древнее рисуночное письмо маньчжуров: вверху — огонь, под ним — отец Луна и мать Солнце. Чуть ниже — треугольники — верхний и нижний — смерть врагам! Затем поплыл прямоугольник, обозначающий степь — честность, прямоту. В центре — Соёмбо — плавают Ян-Инь — две рыбы мировой стихии. Земля и небо, огонь и вода. Мужчина и женщина. Вечный круговорот из прошлого в будущее через настоящее. А какое оно у него? Неизвестно.