Пекло 3

Пиво с Бергом и гонки Оливеру явно были сейчас дороже, чем какая-то месть, но он шел за Дейвишем, снова его нагоняя. Видя, что тот замер в одном из узких переулков, видимо ожидая его.

«Ну и правильно, сколько можно бегать?» – подумал Оливер и свернул туда.

Он знал эту улочку, зачем-то он когда-то пришел в нее, просто потому что она тупиковая, но этот самый тупик создают невысокие бараки в один этаж с покатыми, округлыми крышами, словно у шатров или шалашей. Черепица у них разбитая, обтрепанная, вся в выбоинах и вмятинах. Одного их вида когда-то хватило Оливеру, чтобы понять, что это место то самое из давних рассказов Ярвана о том, как он однажды все же ушел от правосудия, забежав в этот тупик и спрятавшись в полуподвальной нише.

– Там такой лаз, закрытый решеткой, – рассказывал Ярван, – но решетка эта на соплях держится, поэтому ее легко убрать, спрятаться в эту нишу, на самом деле это водосток и если туда влезть, то будешь по грудь в дерьме стоять, но зато можно решетку на место поставить, к стене прижаться – и вот тебя уже и не видно, и даже собаки, если они идут по следу, собьются из-за вонищи. Мне про это приятели рассказали, и оно прокатило. Правда, через два дня меня все равно взяли, но лишних два дня побегать было прикольно.

Тогда это был один из множества нелепых рассказов о прошлом, которыми почти все осужденные в компании у огня напоминали себе о том, что они живые люди с какими-то своими реальными жизненными эмоциями, а не выживающие манекены, не до конца расплавленные Пеклом, а теперь для Шефа это была подсказка, причем она сама всплывала в памяти, хотя он и слушал тогда Ярвана в пол-уха – лениво, не желая заморачиваться.

– Если ты еще не понял, я иду по сигналу твоего иммунного чипа, – сказал Оливер, заходя в этот тупик.

Тут же, судя по запаху, некоторые местные шлюхи обслуживали клиентов. На это же намекал и ящик, покрытый каким-то тряпьем.

Оливер его видел и невольно усмехался, вспоминая логово Волков. Они любили такие ящики, а потом Кастер ныл, что у него после первого знакомства с Витой вся задница в занозах, за что его непременно дразнил словами Кирк.

Эти глупые, грязные в своем роде воспоминания растекались в груди теплом, но Оливер все равно пинал ящик подошвой берцев, и тот разлетался, роняя тряпье и поднимая тот самый запах спермы, что стоял в давно потерянном траходромнике в базе Демонов.

Питер же нелепо не отзывался, хотя Оливер уже видел ту самую решетку, замечал, что она стоит криво, но марать руки о сточную канаву не хотел.

«Сам вылезет», – думал Оливер, понимая, что уйти Питеру действительно некуда.

Труба там, как говорил Ярван, маленькая, по ней не уплыть, и именно от того, что она маленькая, вода там вечно и стоит, и дерьмо всплывает, придавая веселья – ну, по крайней мере, Ярвану было смешно.

– Тебе некуда уходить, вылазь, добегался уже, – сказал спокойно Оливер, становясь напротив этой самой решетки, опираясь на стену плечами и доставая из кармана сигареты.

Он все обещал себе бросить, да и вообще не собирался заводить пристрастия к табаку, но привычка вдыхать горячий дым и медленно выдыхать его в ожидании брала верх. Нелепая в своем роде, она была рефлексом, и щелкал он зажигалкой быстрее, чем это понимал, затягивался и признавался себе, что безнадежен, а потом забивал на это, потому что, пока он попадет домой с этой богом забытой планеты, запах табака выветрится, и ни жена, ни сестра уже не станут ворчать, что он опять курил.

Иногда они его смешили. Он возвращался порой со следами крови на одежде, а они ворчали, что он пахнет табаком. Знали просто, что при малейшем ранении ему надо сначала отправиться в центр, а потом уже домой, и если он явился в кровавом шмотье, то кровь точно не его – бардак конечно, но что поделать, а вот табак…

– В доме дети! – кричала Лита, становилась в позу и даже иногда била его полотенцем.

– Дуреха мелкая, – обычно говорил он при этом сестре, требовал себя кормить, а сам уходил в душ, как ни в чем не бывало.

Его забавляло дразнить сестру, но злить ее всерьез он никогда не хотел.

– Ну ладно, я подожду, только ты учти, что утомить меня ожиданием, мягко говоря, трудно, – сказал Питеру Оливер, делая вид, что он вообще забыл про решетку.

Он курил и думал о своем: о тех, кто ждал его дома, о Ярване, что когда-то бегал по этим улицам, о Виту, что, говорят, достал всех контрабандистов, хуже ЗАП, об Ироне, болезнь которого, скорее всего, уже давно его сожрала, но ему об этом было уже не узнать, о Кирке, с которым он не смог попрощаться. Он ни с кем не смог нормально проститься, хотя и сложно было бы представить, что он им говорил бы.