Пекло 3

«Прощайте, парни, я – в цивилизацию, а вы – дальше как хотите», – так он должен был им сказать? Оливер об этом часто думал, вины не чувствовал, но понимал, что оставил какую-то недосказанность: такую, что угнетала даже его, да и признавал, что, будь у него выбор, не улетел бы он к людям, остался бы с нелюдями и хрен с ней с возможностью реабилитации. Они ему были роднее и понятней, как минимум, понятней, чем та крыса, которую надо было ждать, размышляя о своем.

«Мне бы еще к Оуверам заскочить», – думал Шеф, вспоминая, что пропустил день рождения крестника, пока бегал за этим убогим. Вдова Вильхара – Малика, никогда не задавала лишних вопросов и все понимала, но приглашение ему отправляла исправно. Оно вот уже две недели висело непрочитанным сообщением у Оливера на браслете. Он не читал его, чтобы не забыть, потому что сынишка Виля – Вильхар-младший точно обидится, если о нем совсем забудут, и так надеется на то, что дядя Олли приедет позже.

Этого малого Оливер любил ничуть не меньше, чем своих племянников. Своих детей у него не было и не будет – ему запретили их иметь после той дозы радиации, что он получил. Карин тоже не советовали – после всех тех встрясок, что пережил ее разум, гормональный стресс ее организму был не нужен. Поэтому вопрос о детях в их браке не стоял, даже не поднимался. Трое детей Берга и Литы вполне удовлетворяли желание Карин повозиться с детьми, а те отвечали ей искренней любовью, позволяя при этом быть такой же свободной, как ее муж.

Оливер, если это было нужно, мог сорваться на работу в любое время дня и ночи, предупредив Карин, что браслет будет настроен только на сообщения. В его семье идиотов не было, все понимали, что звонить ЗАПовцу на миссии – это мешать ему работать, ну или и вовсе помогать ему умереть, потому Оливер и позволял себе оставлять личную связь, просматривая вечерами даже тут, в нищих переулках, новые фотографии домашней малышни.

Старшему племяннику – Томасу, было уже пять, и он важничал, говоря, что отец у него зря променял службу на диплом врача.

– А вот я бы стал командиром патруля, – говорил он и не понимал, почему взрослые с него смеются.

– Захочешь – станешь, – говорил ему Оливер, больше остальных балуя мальчонку и постоянно привозя ему в подарок что-то такое, что может сделать его ближе к мечте. Так он регулярно доставал голографические карты галактик, что можно пополнять дополнительными модулями в зависимости от возраста ребенка, обновлял их и, когда имел возможность, сидел с племянником на полу и наблюдал, как он тыкает пальцем в звезды и планеты, слушая почти сказочные рассказы программы. Для серьезного изучения Томас Дауман был еще слишком мал, но, конечно же, считал себя самым умным и все пересказывал маме, тете, бабушке, даже к прадедушке приставал, когда тот прилетал к ним.

– Да ты что?! – восторженно удивлялся его рассказам Симон Финрер, как будто впервые слышал эту сказочную чушь. Оливер обычно старался не смеяться, помня, что Томаса это обижает, но не улыбаться у него не получалось.

С маленькими племяшками зато все было сложнее. Двухлетние Эмма и Алла, как две настоящие принцессы, постоянно спорили за всеобщее внимание и даже Томаса пытались делить. Если берешь на руки одну, надо было взять вторую. Если одной привозишь куклу, то и второй надо, и не важно, что куклы любит только одна, а вторая – плюшевых зверей. Они потом между собой все делят так, как им нравится, но ты должен привезти двух кукол и двух зверушек, иначе тебя не позовут на игрушечное чаепитие, а это худший признак немилости у сестер.

Главное, что во всем этом балагане счастлива была мама, по крайней мере, так думал Оливер, когда та сидела с девочками с пластмассовой расписной чашечкой на том самом чаепитии, на которое он – Оливер, был торжественно не приглашен. Там же на игрушечном столе стоял букет из цветов, что вырастила мать, сама срезала и принесла девочкам, поставила ранним утром в их комнате, пока все спали. Она обычно замечала, что он украдкой смотрит на них через приоткрытую дверь, и улыбалась, забывая, что такое биться в истерике и глотать жменями таблетки. Она пила какие-то постоянные: те, без которых ей просто нельзя, но ничего дополнительно не глотала, и это было великим достижением, по мнению ее психиатра.

Перед матерью Оливер чувствовал себя виноватым больше всего, но она его не винила никогда, обнимая, целуя и принимая так, словно он и не был преступником, а оставался ее любимым сыном, что вечно уворачивается от ее поцелуев.

Отец смотрел на него иначе поначалу, а теперь уже не косился, не хмурился, как-то привык и хоть и держался отстраненно, а называл его сыном и от людей не пытался прятать, как прокаженного. Смирился, видимо, а может быть даже простил, просто не говорил об этом вслух, но и Оливера это уже не тяготило.

Он был счастлив в новом большом доме на Майкане и хотел туда вернуться поскорее, а не стоять тут и курить одну сигарету за другой.

– Ты там замерзнешь быстрее, чем у меня пачка закончится, – сказал Оливер после часа молчания.