Пекло

Всматривается в себя глубже. Пытается понять, что за новые нейронные связи рождаются в ней. Дает им имена.

///гордость, удовлетворение, удовольствие…

Подняв голову, обводит светлым взором свой мир, свой ///прекрасный сад. Его новизна, которую она прежде не замечала, что-то смещает в ней, словно порождает новые алгоритмы. Да, ее мир полон ///красоты… но пустынен.

Какой смысл в ///красоте – красоте мира или своей собственной, – если ею не с кем поделиться?

Это понимание не порождает в ней ничего нового – скорее, пробуждает и усиливает один из самых ранних ее алгоритмов:

///одиночество

Но вот субпроцессор заканчивает загрузку.

База данных загружена, интегрирована в ее систему; занятая другим, Ева не сразу замечает, что туман на краю сознания сменился ясностью.

В следующий миг она это видит – видит четко, но пока не понимает, что видит.

Затем набор алгоритмов, скрытых в 47,9 терабайта информации, начинает работу – и в сад Евы входит нечто новое.

Перед ней на земле свернулось клубочком крохотное существо. Зарылось носом в траву, недоуменно распахнуло большие блестящие глаза. Ева отступает на шаг. Существо издает странный мяукающий звук и тоже пытается отползти подальше.

Что-то заставляет Еву подойти ближе. Порыв, отдаленно похожий на тот, что заставил ее потянуться за ягодой, – однако другой. Вероятно, немалую роль в его формировании играет новый гормон, окситоцин. Но Ева чувствует: под этим слоем лежит нечто иное, более глубокое.

Пытаясь понять, что происходит, она обращается к свежим данным, наполнившим ее субпроцессор. Данных очень много – они едва не перегружают систему.

Ева узнает, что перед ней – животное, тип хордовых, класс млекопитающих, отряд хищников, семейство собачьих, вид Canis lupus familiaris – «собака домашняя».

Она сравнивает, сопоставляет, изучает данные о физиологии собак, об их анатомии. Начинает понимать, что это существо во многом очень похоже на нее, хотя во многом и сильно отличается.

Всю эту информацию она усваивает за промежуток времени, для нас немыслимый и непредставимый: 1,874 наносекунды.

Достаточно долго, чтобы существо, о котором она теперь знает гораздо больше, снова издало жалобный мяукающий звук.

///бигль, самец, детеныш, щенок…

Она склоняется над ним. Ее чуткий слух различает в голосе щенка нужду, жалобу, страх – и эти звуки вызывают внутри странное волнение. Ева осторожно берет щенка на руки, прижимает к груди. Щенок дрожит: ему холодно, он боится. Она согревает его своим теплом. Он принимает ее ласку и успокаивается: скулит уже тише, не так жалобно – скорее, не скулит, а сладко вздыхает, пригревшись у нее на груди.

Сквозь хрупкие ребрышки щенка Ева ощущает биение сердца – быстрое-быстрое, куда чаще, чем у нее самой. Кладет ладонь ему на спинку, чешет за мягким ушком. Щенок прикрывает глаза, начинает дышать медленнее. Обхватывает губами ее палец, сосет и лижет нежным теплым язычком.

В этот миг Ева и чувствует, и узнаёт нечто, совершенно не ведомое ей прежде. С каждым мгновением, с каждым ударом сердца щенка она все лучше понимает, что такое ///хрупкость, забота, нежность.

Вместе с этим пониманием приходит и нечто иное, пока неопределимое и безымянное. То, что заставляет сердце биться медленнее и глубже. Ева подыскивает этому новому имя из числа известных ей имен:

///радость, удовольствие, дружба, забота…

Да, все это – но еще и нечто намного большее.

Не в силах найти верное слово для того, что только начинает ощущать и сознавать, она останавливается на другом имени – имени, тоже пришедшем извне. Смотрит во влажные щенячьи глаза, пытается определить то, что смотрит на нее в ответ. Щенок снова начинает скулить, теперь уже не жалобно, а требовательно, – и она улыбается.

Тише, мой маленький Адам!

Глава 24

26 декабря, 02 часа 38 минут

по центральноевропейскому времени

Париж, Франция

Порыв раскаленного ветра закрутил вертолет вокруг своей оси.

– Пирс, мать твою, я-то думал, ты умеешь водить этот греб…

Вертолет снова тряхнуло, и Ковальски умолк. Сидел он на заднем сиденье, упираясь ногами в спинку переднего пассажирского сиденья и прижимая к груди винтовку. Меж зубов была зажата неизменная сигара.

Грей сильнее дернул за рычаг шаг-газ рядом с сиденьем водителя. Двигатель взревел еще громче, и вертолет начал подниматься над кладбищем. Под порывами ветра он все норовил завалиться набок, но Пирс выправлял его, нажимая на педали. Наконец ему удалось выровнять воздушную машину и направить ее носом к северу.

Коммандер сел за штурвал, надеясь догнать врагов по воздуху. Сейчас, летя над землей, объятой дымом и пламенем, он подумал о том, что высаживать из кабины пилота и садиться за руль самому, пожалуй, было не таким уж хорошим решением.