Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Попытка Татарского, которому поручили придумать рекламу «русской идеи», вызвать дух Достоевского – еще один пример многослойной иронии, направленной против постсоветского упадка и вбирающей в себя основные интерпретации наследия классического романа. Член финансовой мафии, которому нужен национальный слоган для российских денег, поступающих на мировой рынок капитала, заказывает Татарскому рекламу. Татарский возлагает все надежды на Достоевского, великого проповедника русской идеи, и пытается вызвать его дух с помощью планшетки для спиритических сеансов. Результаты оставляют желать лучшего. Доска дрожит и взмывает в воздух, будто ее тянут в разные стороны одинаковые по силе духи, а от нацарапанных на бумаге каракулей нет никакого толка. Татарский утешает себя мыслью, что идея, которую он ищет, столь возвышенна, что выразить ее можно только неразборчивыми закорючками.

Пелевин высмеивает банкротство русской идеи при новом режиме, суть которого сводится в приумножении денег путем сомнительных махинаций. Дух Достоевского возмущен таким позором. Прыжки спиритической доски намекают также на попытки Достоевского осмыслить противоречивые идеи и на полифонию его романов – известную концепцию Михаила Бахтина486. Отчасти объектом сатиры становятся идеалы невыразимого и несказанного, свойственные Достоевскому и классической русской литературе в целом (как в случае с тютчевским «Умом Россию не понять»). Но главная мишень (как и в случае с отсылкой к «Идиоту») – не наивность Достоевского, а деградация жизни в постсоветской России.

Свобода уходит из постсоветской России и современного мира, когда в них вторгается необузданная тяга к материальному, что предсказано в таких произведениях, как «Братья Карамазовы» (1880). Старец Зосима обозначает проблемы, сопряженные с современным пониманием свободы на Западе: «Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, [люди] искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок»487. Современный мир учит нас, что у каждого члена общества есть потребности, и поощряет стремление полностью удовлетворять их, поскольку любой человек наделен теми же правами, что самые знатные и богатые. Такое понимание свободы, утверждает старец Зосима, превращает человека в раба удовольствий, желания выставить себя напоказ, а в конечном счете – вражду и жестокость (потому что членам общества навязывается удовлетворение собственных потребностей за счет других). В «Generation „П“» схожим образом описывается механизм циркуляции товаров в системе, построенной на неутолимой жажде материальных благ, а в Empire V Пелевин развивает тему механизма искусственно навязанных потребностей.

В «Generation „П“» Пелевин изобретательно вплетает антиматериализм старца Зосимы в собственную цепочку апокалиптических ассоциаций: телевидение – потребление – геенна. Магическое существо Сирруф, явившееся Татарскому во время галлюциногенного трипа, говорит: «У него [Достоевского] в одном из романов был старец Зосима, который с ужасом догадывался о материальном огне»488. Это отсылка к разделу «О аде и адском огне, рассуждение мистическое» главы «Из бесед и поучений старца Зосимы»:

Говорят о пламени адском материальном… если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. Да и отнять у них эту муку духовную невозможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри их. ‹…› Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже невозможна489.

Зосима предостерегает от буквального толкования адского пламени, как и в целом от материалистического понимания учения Церкви, обедняющего его смысл. Наказание не в физической муке, а в утрате способности любить – и возможности любить по собственному свободному выбору.