Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

«Записки из подполья» (1864), повесть Достоевского о человеческой свободе и ее пределах, – еще один текст, позволяющий лучше понять творчество Пелевина. В противоположность Великому инквизитору, Достоевский убежден, что подлинная вера невозможна без свободы воли, основанной на преодолении естественного детерминизма и устоявшихся причинно-следственных связей. В центре «Записок из подполья», как и произведений самого Пелевина, – антитеза свободы воли и детерминизма. Но если в «Записках из подполья» рассказчик предполагает, что человеческую натуру объяснят с помощью науки в далеком будущем, то в S. N. U. F. F. (и в других произведениях Пелевина) высокие технологии уже настолько развиты, что наука позволяет классифицировать и контролировать действия человека.

Законы природы кажутся человеку из подполья преградой, которую не в силах преодолеть свобода воли:

…Наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь…500

Используемые Достоевским механистические метафоры «фортепьянной клавиши» и «органного штифтика» представляют человека как безвольную машину, управляемую законами природы. При достаточном развитии науки эти законы откроют, и человеческое поведение станет абсолютно прозрачным.

В «Записках из подполья» звучит мысль, что научные достижения позволят предсказать любой человеческий поступок, но, пусть даже поведением людей руководят законы природы, пока такие логарифмы не вычислены, оно остается непредсказуемым. Но в своих опасениях рассказчик выражает сомнение в иррациональной подоплеке, свойственной человеческой природе: «…Ну, если вправду найдут когда-нибудь формулу…»501 Пока же он рад, что «этого еще нет и что хотенье покамест еще черт знает от чего зависит…»502 Подпольный человек ставит иррациональный каприз выше разума и выгоды как проявление свободной воли, насмехаясь над Чернышевским и его единомышленниками, превозносящими разум и разумный эгоизм. Если разумный эгоизм предполагает жесткие законы поведения и поддается научному расчету, иррациональное желание способно противостоять рациональной выгоде и ускользнуть от математических логарифмов: «Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия» и есть те человеческие качества, от которых «все системы и теории постоянно разлетаются к черту»503. Даже утверждая всесилие законов природы, герой Достоевского пытается найти лазейку. Как отмечали многие исследователи, его рассуждения содержат внутреннее противоречие504. Человек из подполья думает, что свободная воля способна так или иначе свернуть с пути, проложенного законами природы, если человек сделает что-то назло собственным побуждениям, лишь бы только по-своему, или будет поступать попросту безрассудно, чтобы освободиться от оков разума.

Вопросы несвободы, предсказуемости и естественного детерминизма занимают и самого Пелевина. Его Homo zapiens («Generation „П“»), машины для производства баблоса (Empire V), арифмометры («Ананасная вода»), биороботы (S. N. U. F. F.) и прочие образы такого рода – современная версия «фортепьянных клавиш» и «органных штифтиков» Достоевского. Свобода воли во всех перечисленных случаях иллюзорна, а людьми управляют несложные поведенческие алгоритмы, построенные на производстве и потреблении денег. Но Пелевин – как и эпоха, о которой он пишет, – куда более радикален, чем его живший в XIX веке предшественник. С точки зрения Пелевина проблема уже не в том, что наука сможет расчислить все человеческие поступки, а в том, что она уже это сделала – и создала постчеловека. Вот почему Homo sapiens заменен на «кубометр пустоты в состоянии ХЗ» («Generation „П“»), а «никакого „тебя“ во всем этом нет»505.