Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Как неуклонно напоминают нам пелевинские тексты, положительное подкрепление и скрытый контроль гораздо более эффективны, чем грубые методы традиционного тоталитаризма. Раньше дегуманизированного человека воспитывали болью. Как говорит Ромео: «Чувствуешь себя крысой в лабиринте»239. Но по мере развития технологий и методов положительного подкрепления та же крыса реагирует последовательно и правильно. Независимая система координат утрачена, и мир превращается в киберпространство – такое, какое вздумается показать его хозяевам. В результате манипуляция успешна на все сто процентов – и совершенно незаметна.

Далее следует обязательный пелевинский вопрос: кто приводит в движение все эти «Липкие глаза» и «Павловских сук»? В «Шлеме ужаса» оператор (управляющий пользователь в «Принце Госплана») изображен как некое туманное, подобное минотавру божество, носящее шлем, в котором он наблюдает лабиринт и людей, – божество, напоминающее орануса, Энкиду и неназванную «надмирную тушку» из «Generation „П“». Образуется типичный для солипсизма замкнутый круг: само злое божество находится в пространстве, которое снится Ариадне. Оператор (Минотавр, модератор, хозяин киберпространства) манипулирует всеми участниками чата и, может быть, даже воображает их, через них обретая бытие.

На протяжении значительной части «Шлема ужаса» персонажи спорят – а читатель размышляет – о потенциальных значениях Минотавра и его лабиринта. Ясно, что лабиринт означает (в том числе) интернет: как явствует из текста, Windows предлагает установить экранную заставку под названием «Лабиринт». Но есть и другие версии того, кто и что стоит за именами Минотавра и Тесея. В романе сталкиваются классическое гуманистическое и постструктуралистское прочтения мифа. Согласно первому, лабиринт – символ мозга, Минотавр – его животное начало, а Тесей – человеческое. Таким образом, победа Тесея над Минотавром означает, что цивилизация и прогресс взяли верх над природой. Между тем с точки зрения французского постструктурализма лабиринт, Минотавр и Тесей – всего лишь симулякры, вызванные к жизни языком (дискурсом); парадокс заключается в том, что сам по себе дискурс не встречается где-либо в природе. Кроме того, роман намекает, что Минотавр – дух нашего времени, что находит отражение в постмодернизме как своего рода «коровьем бешенстве», склонности культуры питаться собственными останками.

Пьяница Слив неожиданно предлагает нетрадиционную, но оригинальную трактовку: персонажи олицетворяют разные культурные дискурсы современности, переработанные медиа. Эти дискурсы лишают человеческую личность свободы мысли и составляют различные элементы шлема ужаса. Слив называет их «татальными кандалами на извилинах мозга»240. В такой интерпретации интеллектуалы Монстрадамус и Щелкунчик сопоставимы с рогами изобилия, набожная Угли – с прошлым, материалистический Организм – с будущим и так далее. Чтобы освободиться – к чему стремятся Слив и Тесей, – надо отвергнуть «весь кошерноготичный гламур и поле чудес, на котором вас каждый день иппут в шоппинг под фотографией денежного дерева»241. Надо (как минимум) отказаться от профанного существования, какое мы наблюдаем в диалогах персонажей. Тогда Минотавр, захвативший медиа и киберпространство, будет убит, а шлем ужаса уничтожен.

Развязка романа, по сути, обыгрывает выводы Слива. Первые буквы логинов Monstradamus, IsoldA, Nutscracker, Organism, Theseus, Ariadne, UGLI и Romeo образуют слово MINOTAUR. Причем не только первые буквы ников персонажей (за исключением Слива, но с учетом Тесея) складываются в имя мифологического чудовища, но первые буквы логинов Monstradamus, IsoldA, Nutscracker, Organism и Sliff выстраиваются в слово MINOS242. Финал романа (по крайней мере, в версии Слива) неожиданно обнадеживает. Шлем ужаса – «содержимое ума, которое пытается подменить собой ум, доказывая, что оно, это содержимое, есть, а ума, в котором оно возникает, нет», или что «ум – это просто его функция»243. Но, возможно, человеческий ум все же существует, и не исключено, что он способен обрести свободу.

От Homo zapiens к производителям баблоса

В романе «Generation „П“», как и в «Шлеме ужаса», Пелевин подробно исследует, как медиатехнологии ограничивают человеческое сознание жесткими рамками парадигмы технологического консюмеризма. Постсоветский период предстает в «Generation „П“» как время, когда человеческое вытесняется постчеловеческим, чтобы выстроить новый порядок. Под влиянием современных медиатехнологий человечество исчезает как субъект, наделенный волей, разумом и моралью.