Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

В отличие от классических апокалиптических нарративов, построенных на четких этических оппозициях добра и зла, Христа и Антихриста, Вавилона и Нового Иерусалима, в «Ананасной воде» безраздельно правят ложь и смута320. В игре, которую страны ведут во время холодной войны, русские пытаются одурачить американцев, а американцы – русских. Официальные гаранты существующего порядка вещей (американский президент и советские генсеки) оказываются марионетками в руках спецслужб и прочих темных сил. Спецслужбы борются за мировое господство, но выясняется, что этих кукловодов, в свою очередь, контролируют другие, стоящие ступенью выше. То, что сначала кажется махинациями отдельных спецслужб, оборачивается лишь звеном в огромной цепи интриг321.

Апокалипсис (откровение) постоянно переносится, а вместо него возникают сложные хитросплетения накладывающихся друг на друга обманов. Во множащихся петлях лжи со временем уже не разобрать, где она начинается, а где кончается. Но дело не только в этом: в отличие от привычных апокалиптических нарративов, в «Ананасной воде» идет битва не между добром и злом, а между конкурирующими формами зла. Какая бы темная сила ни возобладала в тот или иной момент, ей суждена лишь мимолетная и незначительная победа.

В кульминационном эпизоде «Операции „Burning Bush“», когда Левитана переобучают на Люцифера, возникают явно библейские выражения, взятые непосредственно из книги Откровения:

[Мое сердце] не могло биться рядом с Сердцем Сердец. Оно не готово было гореть – о нет, оно просто хотело как можно больше райской халвы на халяву. Оно желало, чтобы его любили и ласкали в его мерзости и бесстыдстве… ‹…› И когда я это постиг, я собрал остатки своей свободной воли и послал высокому оку страшную хулу322.

Погрузившись в сатанизм, Левитан становится соучастником мерзостей вавилонской блудницы:

И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным (Откр. 17: 4–5).

В книге Откровения сказано, что прощения не получит «ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи» (Откр. 21: 27). Сказано также, что «хулили люди Бога за язвы от града» (Откр. 16: 21), а у Зверя на головах начертаны «имена богохульные» (Откр. 13: 1).

Пелевин, как всегда, делает акцент на фундаментальной проблеме несвободы. В роли Люцифера Левитан ощущает, что теряет способность действовать самостоятельно и превращается в набор арифмометров и кассовых аппаратов, высчитывающих прибыль и убытки. За этими приборами легко угадывается инфернальный «оператор». Левитан чувствует: «…Эти арифмометры стоят в моей душе не просто так. У них был хозяин, и хоть он временно находился в отъезде, одна мысль о его возвращении наполняла меня липким страхом»323. Кроме того, выбирает ли Левитан союз с Богом или сатаной, зависит от природы галлюциногенов, которые он получает принудительно, и литературы, которую ему читают, пока он находится под воздействием наркотиков. Одурманенный и погруженный в позе распятия в цистерну с черной соленой водой внутри депривационной камеры, Левитан «полностью лишен обычного иммунитета к чужой речи»324. Может показаться, что он предает Бога по собственной воле, но это не совсем так. Главный герой сознает и свои грехи, и унижения, которым его подвергают. Вот почему в финале повести Левитан просит Бога простить его – как сам прощает Бога.