Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Боковая дверь в зеленом будуаре вела в спальню будущей герцогини. Здесь стояла парадная кровать, устроенная на французский манер, как делали в XVII столетии, с темно-красным балдахином из тяжелого шелка, богато расшитая золотом, с кистями и шнурами такого же цвета! Кровать была сплошь позолочена. Великолепный гобелен, рисунок которого был взят с одной помпейской стенной фрески, тянулся под балдахином в изголовье кровати. Он изображал раненого Адониса, падающего на руки Венеры.

Вот этой-то кровати, которая была изготовлена по его чертежам и указаниям, больше всего боялся Альфред.

Уже несколько дней он не мог переступить порог этой комнаты. А ведь очень небольшой срок отделял его от того момента, когда герцогский камердинер передаст подушку его высочества камерфрау, что будет знаменовать предстоящий первый визит его высочества в спальню его августейшей супруги.

Альфред старался заглушить в себе страх. Целыми днями он работал без перерыва с начальником своего кабинета, с гофмаршалом, который должен был снова повторять и перечитывать ему со всеми подробностями программу свадебных торжеств, с министрами и другими высшими сановниками.

Мелочи сильно занимали его. Однажды он в течение целых трех часов беседовал с начальником кухни по поводу меню ужина, который должен был быть подан светским дамам и кавалерам накануне дня бракосочетания. В другой раз столько же времени потратил он на разговоры со шталмейстером относительно лошадей для его экипажа, в котором он, согласно старинному церемониалу, должен был сопровождать принцессу-невесту до замка Эльфенхейма, откуда она должна была совершить свой официальный въезд в столицу.

Страшнее всего были для него эти длинные вечера начинающейся осени, которые он проводил со своей невестой в Филиппсбурге. Адельгейда в конце концов привыкла к тому, что от него нечего ждать нежности, что он только любезный и предупредительный жених. Она думала, что после свадьбы он победит свою застенчивость, спустится со своих неприступных высот. Она предоставила ему действовать, как он знает, и за его вежливую дружественность платила ему тем же. Она давно уже отвыкла задерживать его руку в своей руке дольше, чем это позволялось придворным этикетом, после того, как однажды он резким движением вырвал у нее свою руку. Низкие придворные книксены, которыми она встречала его тусклый поцелуй, которым он целовал ее в лоб, неизбежное «ваша светлость», которое он постоянно вплетал в разговор, — все это было свойственно его герцогскому положению и делало для него несносной обязанностью его пребывание на высотах одинокого трона.

Князю Филиппу все это очень не нравилось. Он, вполне насладившийся своей жизнью, смеялся над причудами своего племянника, которому судьба давала в образе поразительно красивой, веселой восемнадцатилетней Адельгейды такую жену, которой позавидовали бы тысячи, чего он с высоты своего герцогского величества, казалось, и не замечал.

Тем не менее князь Филипп был спокоен. Все, казалось, входило в свою колею. Матильда сделала блестящую партию. Вечера в княжеском дворце почти не отличались от вечеров в каком-нибудь богатом бюргерском доме. Обед здесь проходил лишь в присутствии графини Шанцинг и адъютанта Ласфельда, которого Альфред обыкновенно брал с собой. Прислуживал всего-навсего один лакей, затем князь, испросив разрешения своего племянника, удалялся в свои апартаменты, предоставив надзор за помолвленными Шанцинг, в том убеждении, что сдержанность, которую герцог проявлял в его присутствии, должна была иметь свои основания.

Приближался день свадьбы.

Однажды Альфред прислал в Филиппсбург Ласфельда сказать, что он будет к обеду.

Обед проходил в столовой. Альфред в этот день был разговорчивее. Он казался в хорошем настроении и даже пустился шутить со своей невестой, чего он обыкновенно избегал из страха нанести какой-нибудь урон своему герцогскому достоинству.

Князь Филипп, по обыкновению, хотел оставить парочку, как вдруг Альфред обратился к нему с неожиданным вопросом:

— Вы так много добра делаете для меня, дядя, что я напрасно ищу, чем вас отблагодарить. Я ломаю себе голову и не могу ничего придумать. Скажите мне, чем бы я мог вас порадовать?

— Дайте счастье моей дочери, ваше высочество. Вот единственное желание моего отцовского сердца, — быстро отвечал князь Филипп.

Лицо Альфреда омрачилось.

— Разве вы сомневаетесь в этом, дядя? — спросил он почти раздраженным тоном. — Я надеялся услышать от вас какую-нибудь просьбу, исполнением которой я мог бы доставить вам удовольствие.

— Вы в самом деле желаете этого?

— В самом деле.

— В таком случае помогите торжеству правосудия в вашей стране.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я сейчас объясню вам. В царствование моего покойного брата, а вашего высочества — отца, по настоянию вашей матери, иной раз делалось не то, что надо…

— И что?

Эти слова звучали в устах Альфреда, как крик ярости и гнева.