Но даже Клеофонт не мог вечно оттягивать мирные переговоры, и спустя какое-то время голод стало невозможно терпеть. Теперь уже Ферамен – тот самый человек, который в 411 г. до н. э. участвовал в спасении Афин после поражения и который возглавил свержение Четырехсот, когда те собирались выдать город спартанцам, – согласился вновь подвергнуть себя опасности ради предотвращения катастрофы. Он вмешался в ситуацию, выдвинув типичное для умеренного предложение, суть которого пролегала между двумя крайностями – безоговорочным принятием условий Спарты и категорическим отказом от переговоров. Ферамен предложил встретиться с Лисандром и попытаться выяснить истинные намерения спартанцев: правда ли, что они хотят уничтожить Афины вместе с их жителями? В то же время он сообщил собранию, что надеется добиться от спартанцев «также и некоторых других льгот» (Лисий 13.9) для Афин, и попросил афинян предоставить ему неограниченные полномочия для переговоров о мире. Когда его осадили вопросами о том, что же это за льготные условия, он отказался отвечать и призвал сограждан довериться ему. Скорее всего, афиняне поняли, что секретность была необходима для того, чтобы у переговорщика имелись хоть какие-то шансы на успех, к тому же теперь они всей душой стремились к заключению мира (насколько это еще было возможно), поэтому собрание одобрило идею Ферамена.
Он нашел Лисандра на Самосе и пробыл у него около трех месяцев. Вернувшись в Афины в начале марта 404 г. до н. э., он в объяснение своего долгого отсутствия заявил, что спартанец удерживал его против воли, а затем отослал прочь с тем же ответом, что и Агис: у него нет полномочий обсуждать условия мира; за этим афинянам следует обратиться к эфорам в Спарте. Такое объяснение выглядит крайне неубедительно, и даже древние авторы отказывались ему верить. Вместо этого, как они утверждали, Ферамен сам решил задержаться на этот срок, чтобы голод довел афинян до такого состояния, что они согласятся на любые предлагаемые спартанцами условия. Впрочем, здравый смысл и имеющиеся данные опровергают эту точку зрения. Скорее, отсутствие Ферамена лишь продлило сопротивление, ведь капитуляция на спартанских условиях должна была казаться афинянам не столь уж привлекательной в то время, когда их посланник был занят поисками лучших мирных кондиций. Чтобы ускорить процесс, Ферамену нужно было лишь вернуться и сообщить, что спартанцы вовсе не собираются разрушать Афины, но что Лисандр по-прежнему настаивает на выдвинутых ранее условиях. Кроме того, если бы афиняне действительно считали, что Ферамен провел слишком много времени с Лисандром, пока народ переносил все тяготы осады, а затем вернулся с пустыми руками, они вряд ли назначили бы его руководителем мирной делегации, посланной в Спарту. Вероятнее всего, он сумел убедить афинян, что добился значительного прогресса в долгих дискуссиях с Лисандром и что теперь он в состоянии договориться о мире на более удовлетворительных началах.
Как бы то ни было, таков был результат, ведь спартанцы в конце концов согласились на мирный договор, по которому Афины оставались невредимы, а их граждане сохраняли жизнь и свободу, хотя им и пришлось поступиться автономией. Каким же образом Ферамен смог уговорить Лисандра отказаться от столь желаемого им ранее уничтожения Афин и что это были за «льготы», которых Ферамену, по его собственным словам, удалось добиться? Древние авторы хранят об этом молчание, но мы можем сделать кое-какие умозрительные предположения. Ферамен надеялся спасти все, что еще можно было спасти в сложившейся ситуации, но он должен был понимать, что Афинам придется отказаться от державы, от флота и от Длинных стен. На меньшее Спарта согласиться не могла. Целью Ферамена было сохранить город, его жителей, их свободу и независимость, насколько последнее окажется возможным. Длительные беседы с Лисандром были необходимы для достижения этой цели. Сам же Лисандр пытался противостоять доводам сторонников полного уничтожения Афин.
Наиболее ревностными представителями этой группы были фиванцы и примкнувшие к ним коринфяне. Именно фиванец Эрианф официально предложил «разрушить город и обратить место, на котором он стоял, в пастбище для овец» (Плутарх,