Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Она поднялась на второй этаж, и они кивнули друг другу на прощанье. Однако даже в это короткое мгновение Октав успел разглядеть ее осунувшееся лицо, набрякшие от усталости веки, спутанные волосы под наспех надетой шляпкой и, поднимаясь дальше по лестнице, продолжал уязвленно размышлять над этим, чувствуя, как им овладевает злость. Почему же она не уступает ему? Он не глупее и не безобразнее, чем другие!

На четвертом этаже, когда Октав проходил мимо квартиры мадам Жюзер, у него всплыло в памяти вчерашнее обещание. Его очень интересовала эта маленькая женщина, такая скромная на вид, с глазами цвета незабудки. И он позвонил в ее дверь. Ему открыла сама госпожа Жюзер:

– Ах, это вы, сударь! Как любезно с вашей стороны! Входите же!

В квартире было уютно, хотя и душновато из-за обилия ковров и портьер; мягкие, как перина, кресла и диван, а также теплый застоявшийся воздух уподобляли ее ларцу, обитому старинным атласом с вытканными на нем ирисами. В гостиной, которой плотные двойные занавеси придавали сходство с исповедальней, Октава усадили на широкий, приземистый диван.

– Вот это кружево, – продолжала мадам Жюзер, внося в комнату сандаловую шкатулку. – Я хочу подарить его кое-кому, и мне интересно было бы узнать стоимость.

В шкатулке лежал кусок старинного английского, очень красивого кружева. Октав осмотрел его со знанием дела и в конечном счете оценил в триста франков. Затем, не ожидая продолжения, наклонился к шкатулке, где они сообща перебирали кружева, и поцеловал ручки хозяйки, крохотные, как у маленькой девочки.

– О господин Октав, что это вы вздумали… в моем-то возрасте! – кокетливо прошептала мадам Жюзер, ничуть не рассердившись.

Ей было тридцать два года, но она объявляла себя «очень старой». И как всегда, привычно заговорила о своих несчастьях:

– О боже, в одно прекрасное утро, через десять дней после свадьбы, мой жестокий супруг исчез и так и не вернулся; никто не знает почему. Вы должны понять, – продолжала она, воздев глаза к потолку, – после таких ударов судьбы с любовью для женщины все кончено.

Тем не менее Октав не выпускал ее пальчики, терявшиеся в его руке, продолжая покрывать их легкими поцелуями. Мадам Жюзер обвела его затуманенным взглядом и прошептала с материнской нежностью лишь одно слово:

– Дитя!

Решив, что его поощряют, Октав обнял ее за талию и попытался опрокинуть на диван, но она, мягко уклонившись, рассмеялась, сделав вид, будто приняла его маневры за простую игру:

– Нет-нет, оставьте меня, не трогайте, если хотите, чтобы мы остались добрыми друзьями.

– Так, стало быть, нет? – тихо спросил он.

– Что значит «нет»? Что вы хотите этим сказать?.. Вот моя рука… ну и целуйте ее, сколько вам будет угодно!

Октав снова взял ее за руку. Но на сей раз стал целовать ее ладонь, а она превращала эту игру в шутку, томно прикрывая глаза и расставляя пальцы, – так кошка убирает когти, чтобы ей щекотали подушечки лап. Однако она не позволила ему целовать руку выше кисти. В первый день это была граница, за которой игра становилась опасной.

– К вам господин кюре идет! – объявила внезапно появившаяся Луиза, которая вернулась домой с покупками.

У этой сиротки был нездоровый, желтый цвет лица и бессмысленное выражение, как у подкидышей, которых оставляют у чужих дверей. Увидев незнакомого господина, который словно ел что-то из руки хозяйки, она было загоготала, но мадам Жюэер так строго взглянула на нее, что девушка поспешила ретироваться.

– Ах, боюсь, из нее ничего хорошего не выйдет, – со вздохом сказала мадам Жюзер. – Но нужно все-таки пытаться направить на путь истинный хотя бы одну из этих заблудших душ… Идемте, господин Муре, вам лучше пройти там.

Она провела его к выходу через столовую, чтобы освободить гостиную для священника, которого впустила Луиза. И на прощанье пригласила заходить еще, чтобы поболтать. Его общество развлечет ее, она чувствует себя такой одинокой, ей всегда так грустно! К счастью, у нее есть хотя бы это утешение – религия!

Ближе к вечеру, часам к пяти, Октав в ожидании ужина насладился подлинным отдыхом в квартире Пишонов. Прежде дом слегка пугал молодого человека; теперь же, избавившись от провинциальной робости перед внушительной роскошью парадной лестницы, он начал относиться с растущим презрением к тому, что творилось, как он угадывал, за этими высокими дверями красного дерева. Октав уже не знал, что и думать о здешних почтенных дамах, чье ледяное высокомерие еще недавно наводило на него страх; теперь ему казалось, что их стоит только поманить, и они уступят; если же одна из них противилась, это вызывало у него только удивление и злость.

Мари зарделась от радости, когда он выложил на буфет стопку книг, взятых утром на чердаке. Она твердила:

– Ах, какой вы милый, господин Октав! О, благодарю вас, благодарю!.. И как хорошо, что вы пришли пораньше! Не желаете ли выпить коньяку с сахарным сиропом? От этого аппетит проснется.