Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Ступив на тротуар, он услышал окликнувший его женский голос и узнал Берту; она стояла на пороге магазина шелков, наблюдая за приказчиком, закрывавшим ставни.

– Неужто это правда, господин Муре? – спросила она. – Вы в самом деле ушли из «Дамского Счастья»?

Октав удивился: быстро же в этом квартале разносятся новости! Молодая женщина окликнула своего мужа: он как раз собирался завтра поговорить с Муре, так почему бы не сделать это прямо сейчас? И Огюст, со своей всегдашней унылой миной, без лишних слов предложил Октаву работать у него. Тот замялся от неожиданности и уже хотел было отказаться, памятуя о скромном статусе этого магазинчика. Но тут он посмотрел на хорошенькое личико Берты, которая радушно улыбалась ему, вспомнил веселый взгляд, которым она дважды одарила его – в день его приезда и в день ее свадьбы, – и решительно сказал:

– Хорошо, я согласен!

X

Так Октав сблизился с Дюверье. Возвращаясь домой, госпожа Дюверье частенько заглядывала в магазин брата и ненадолго задерживалась там, чтобы поболтать с Бертой; впервые заметив молодого человека за прилавком, она премило пожурила его за то, что он не держит слова, и напомнила, что тот обещался заглянуть как-нибудь вечерком, чтобы она могла прослушать его голос под аккомпанемент рояля. А ей этой зимой в одну из ближайших суббот как раз хочется снова исполнить сцену «Благословение кинжалов», дополнив хор двумя тенорами.

– Если это не нарушит ваших планов, – как-то сказала Октаву Берта, – вы могли бы после ужина подняться к моей золовке. Она вас ждет.

Она держалась с ним всего лишь как приветливая хозяйка.

– А я как раз нынче вечером собирался навести порядок на этих стеллажах, – заметил он.

– Не беспокойтесь, – возразила она, – здесь есть кому этим заняться… Сегодня я вас отпускаю.

Около девяти часов Октав нашел госпожу Дюверье в ее большом бело-золотом салоне. Все было готово: крышка рояля поднята, свечи зажжены. Поставленная на круглый столик лампа слабо освещала комнату, половина которой оставалась в полумраке. Заметив, что молодая женщина одна, Октав счел нужным осведомиться, здоров ли господин Дюверье. Она ответила, что тот отменно себя чувствует, однако коллеги доверили ему подготовить доклад, касающийся одного чрезвычайно важного дела.

– Вы ведь слыхали, оно связанно с улицей Прованс, – простодушно спросила она.

– Ах, так он его расследует! – воскликнул Октав.

Этот скандал спровоцировал в Париже нешуточные страсти; как же – подпольный дом терпимости, где влиятельные персоны растлевали четырнадцатилетних девочек. Клотильда вздохнула:

– Да, и это отнимает столько времени. Последние две недели у него не выдалось ни одного свободного вечера.

Октав взглянул на нее. От Трюбло ему было известно, что нынче вечером дядюшка Башляр пригласил Дюверье поужинать, а затем завершить вечер у Клариссы. Однако мадам Дюверье выглядела совершенно невозмутимой, она всегда говорила о супруге совершенно серьезно и сама верила тем немыслимым историям, которые приводила в оправдание постоянного отсутствия мужа у семейного очага.

– Еще бы! Он заботится о спасении душ, – смутившись от ее проницательного взгляда, пробормотал молодой человек.

Одна, в пустой квартире, она казалась ему прекрасной. Рыжие волосы оттеняли ее чуть вытянутое лицо, на котором читалась спокойная непреклонность поглощенной своими обязанностями женщины. В сером шелковом платье, с утянутыми корсетом из китового уса грудью и талией, она держалась с холодной любезностью, словно их разделяла тройная преграда.

– Итак, сударь, может быть, приступим? – снова заговорила она. – Вы ведь простите мою докучливость?.. И не смущайтесь, покажите себя, господина Дюверье здесь нет… Вы наверняка слышали, как он бахвалится тем, что терпеть не может музыки?

В свои слова она вложила столько презрения, что он позволил себе короткий смешок. Впрочем, это был единственный выпад против мужа, который она, достаточно сильная, чтобы скрывать ненависть и физическое отвращение, внушаемые ей мужем, изредка прилюдно позволяла себе, когда ей случалось прийти в полное отчаяние от его насмешек над ее любовью к музыке.

– Как можно не любить музыку? – восторженным тоном твердил Октав, стараясь проявить любезность.

Она села к инструменту. На пюпитре стоял раскрытый сборник старинных арий. Она выбрала отрывок из «Земиры и Азора» Гретри[12]. Заметив, что юноша едва читает по нотам, она сперва заставила его спеть вполголоса. После чего сыграла вступление, и он начал:

– Ах, когда мы влюблены,
Мы так становимся нежны!

– Превосходно! – с восторгом воскликнула она. – Тенор, у вас, несомненно, тенор!.. Продолжайте, сударь.

Польщенный, Октав пропел следующие стихи:

– Дрожу я с ног до головы
Еще поболее, чем вы.