Пение пчел

Он полагал, что житейский опыт, наука и знание о пытливой природе человеческого ума давно превратили его в Фому неверующего. Явления, которые в последнее время он называл чудом, не имели отношения к катехизису и были прямым следствием новейших открытий медицины. Он был уверен, что благодаря современным сывороткам и лекарствам человек рано или поздно победит смерть. Для него это было бы самым большим чудом.

В эти дни повсеместного торжества смерти его вера в науку и медицину была также подвергнута серьезному испытанию. Высокомерие, которое он испытывал, будучи частью мирового медицинского сообщества, разбилось вдребезги всего за считаные дни. Он был измотан телесно, а главное – душевно, устав видеть, как умирают люди. Он чувствовал, что вот-вот снова поверит в чудо, если только Господу угодно будет явить ему подобную милость.

В молодости, приняв решение стать врачом, он сознавал, что будет постоянно видеть смерть людей, близких и дальних, что в жизни существует единственная гарантия, одинаковая для всех: рано или поздно мы умрем. Постепенно или внезапно, но умрет каждый. Он смирился с этим и был готов ко всему: видеть смерть детей, юношей, стариков. Он будет рядом с ними в последние мгновения их жизни, пока не придет время другим наблюдать, как умирает он сам.

Но болезнь проникала в жизнь незаметно, коварно и разрушительно. Доктор ходил по городу в плотной одежде, маске, защитных перчатках, с покрытой головой. Он посещал огромное количество безнадежно больных, к которым не осмеливался прикасаться без перчаток, – тех, к кому было бессмысленно обращаться со словами утешения и надежды, присутствуя при их агонии. Плотно укрытый защитным костюмом, он не имел возможности подарить им даже единственную последнюю радость – сочувствие на дружеском лице в последние моменты жизни. Все равно больные знали, что появление доктора Канту в их доме означало смертный приговор.

Как бы хотелось ему прописать этим несчастным новый аспирин, изобретенный немцами, но это было редкое и дорогое лекарство, к тому же в связи с большой войной цена его подскочила. До начала военного конфликта его можно было достать в Соединенных Штатах, но сейчас, в разгар слухов о том, что немцы готовят бактериологическую атаку, подмешивая что-то в аспирин «Байер», его не продавали даже по ту сторону границы.

По правде сказать, он не слишком надеялся, что эти лекарства спасут чью-то жизнь. Больше всего угнетала неспособность людей следовать врачебным указаниям, благодаря которым скорость распространения инфекции значительно снижалась. Даже отец Педро отказывался признать, что эпидемия способна проникнуть в церковь и уж тем более распространяться от прихожанина к прихожанину во время божественной литургии. Тем не менее зараза с презрением отнеслась к церквям, ритуалам и фигуркам святых, как теперь наверняка уже понимает невежественный отец Педро, в каком бы из миров он ни находился.

Бродя по городу от одной семейной трагедии к другой, доктор впервые осмелился молить о чуде, убежденный: только нечто из ряда вон выходящее спасет жителей Линареса. Он не слишком надеялся на ответ, тем более на ответ незамедлительный, как вдруг увидел группу людей, бежавших по улице. «Мы хотим своими глазами взглянуть на чудо воскресшего Лазаря, – ответили ему. – Чистейшая правда, доктор. Он помер, а потом встал из могилы, чтобы доставить живым весточку от мертвых», – говорили они.

Доктор уже привык к нелепым бредням простых людей. Случалось, и даже довольно часто, они принимали заурядное за нечто необычайное и давали наивные объяснения, которые больше запутывали, нежели проясняли ситуацию; позднее он признавался жене, что у него голова лопается от этих новостей. Желая собственными глазами увидеть чудесное явление, доктор примкнул к толпе. Он понятия не имел, что его ждет, и все же хотел верить, что существует нечто помимо трагедии, которую приносил каждый долгий день этих бесконечных недель. Одно это его бы вполне удовлетворило.

Прибыв на место, зеваки обнаружили, что тот, кого успели прозвать Воскресшим Лазарем из Линареса, скрылся в доме.