В настоящее время мы располагаемся в Хальбендорфе. Мы пережили артиллерийский обстрел, продолжавшийся целый день, поскольку русские окопались в лесу недалеко от нас. Местечко это довольно опасное, пехотинцы часто отбивают атаки врага. Вахмистр Шуберт ранен. Русские дозоры по ночам нападают на беженцев, которые нашли прибежище в нашем лесу. Здесь нашли приют не только беженцы из других районов Германии, но и обитатели окрестных деревень, лишившиеся крова. Их домишки были разрушены взрывом, уничтожившим небольшой мост через Нейсе. Наши «Штуки»[198]
положили там столько бомб, когда русские нанесли удар в этом направлении, что все дома в близлежащих деревнях сложились, как карточный домик. Успех же был равен нулю. Поскольку нам этот мост стал необходим, бедным саперам пришлось его снова наводить. Все это просто безумие!. Беженцы и жители ближних деревень уже побывали в руках русских. Насколько я понимаю, им вовсе не нравится, что у них под боком войска, поскольку теперь они пребывают в двойной опасности. Недавно мы какое-то время провели в деревне, которую отбили у русских; в ней живут только говорящие на лужицком наречии люди.[199] Они были вне себя оттого, что мы снова вернулись в их деревню, поскольку русские ничего им не сделали, так как они представляют собой одну из славянских ветвей. Все они окопались на своих дворах и не захотели никак общаться с нами. Ну а нам вскоре снова пришлось отсюда убраться.Нас уже несколько раз на этих позициях обстреливали, но мы тем не менее надеемся, что останемся здесь еще на какое-то время. Мы живем настоящей солдатской жизнью, такой, какой я ее себе представлял. Наш день состоит только из перестрелок, ожиданий и жранья. После долгого периода голодания все мы озабочены одной мыслью — как бы чего пожрать. Здесь в нашем распоряжении чего только нет — все дома стоят пустые, а полки в них уставлены банками с домашними консервами. Так что мы «организуем» себе продовольствие и жрем, жрем, жрем от пуза. Затем с набитыми животами перевариваем все это, расположившись в блиндажах. За тощими пайками полевых кухонь мы даже не ходим. Правда, порой нам это выходит боком: болями в животе и поносом.
Нашей следующей огневой позицией 27 апреля стало местечко Клике, на следующий день мы переместились в Зомеран, а 29 апреля перебрались сюда, в Луттовиц.
Находимся под постоянным обстрелом противника. Ведем ответный огонь в направлении Радибора, который находится от нас на расстоянии 2 или 3 километров.
У нас в соседях находятся: кавалерийский полк, дикие казаки со своими невысокими лошадками, соединения Власова, которые сражаются на нашей стороне. Они отважные рубаки, скачут мимо нас с перекошенными от ярости лицами. Дела у них хуже некуда. Если они попадут в руки соотечественников, то будут казнены на месте как предатели родины. Однако они стоически принимают свою судьбу, храня гордое самообладание. Мы не можем говорить с ними, не можем ничего дать им или держаться рядом с ними. По той рощице, где они расположились, русские вели самый мощный артобстрел. Снаряды их орудий повалили почти все деревья, повсюду лежат мертвые лошади с уже раздувшимися животами, а рядом с ними, на лесных просеках — опаленные огнем взрывов тела, немцев или русских — уже не разобрать. Смерть уравняла их.
Будь проклята эта война! Будь она проклята!
Луттовиц был нашей последней и самой продолжительной огневой позицией. Мы неплохо пожили здесь, я хочу сказать, в отношении провианта, поскольку нам удалось разжиться здесь бараном и поросенком.
Вчера мы перебрались сюда, в Лёбау. Это родной город второго номера нашего расчета. Но Гейнц не осмеливается заглянуть домой. Он не хочет оказаться дезертиром, потому что это карается смертной казнью. К тому же все население городка должно было до среды оставить его, поэтому Гейнц полагает, что его матери все равно нет дома. О, если бы я попал в Мютценов, то сразу же бросился бы домой. Говорят, на Западе уже подписана капитуляция. Война заканчивается. Ходят самые разнообразные слухи. Поговаривают, что американцы освобождают наших военнопленных и снова вооружают их, чтобы изгнать большевиков из Германии. Тогда наша родина снова будет освобождена. Все хотят, если это правда, вместе с американцами сражаться против русских, сколько бы ни продолжалась такая война.
Мы снова оказались в котле и окружены русскими со всех сторон, но на этот раз котел огромен и простирается почти до самого бывшего Западного фронта.
В последние дни произошло много всего. Гитлер мертв. Говорят, что он пал в бою. Вроде бы умер также и Сталин. Чему еще можно верить? Все вокруг рушится.
Мы же, вскормленные идеями национал-социалистической Германии, остались теперь ни с чем.
Моей величайшей верой остается моя приверженность христианству. Неужели в некий день рухнет и она? И что тогда?