Пепел большой войны. Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945

Пасху мы никак не отметили. Господин вахмистр думает только о том, как бы что-нибудь «организовать», мы же потихоньку промышляем что-нибудь съестное в пустых крестьянских домах. Что же до вещей, то теперь это уже не имеет никакого значения. Хотя кое-кто таскает с собой даже серебряные ложки, но это просто смешно! Как будто ими можно будет защититься от русских! Я нахожу отвратительным мародерничать в своей стране. Что касается продуктов, то с ними дело обстоит несколько иначе, да и находится так мало, что можно лишь на немного приглушить наш зверский голод.

Окрестности кишат солдатами всех мыслимых частей. Где-то поблизости от нас залегла «Великая Германия».[187] Так что, возможно, нам придется держать здесь оборону вместе с этими бравыми парнями. В этих краях определенно скоро начнется что-то очень значительное. Надеемся на это!

16 апреля 1945 г.

Первое боевое крещение. Вели огонь всю ночь и весь день. Русские прорвались под Форетом.[188] Мы два дня располагались между Форетом и Вайсвассером, а до этого в Кёнигсхайне, но там мы не вели огонь. Поздним вечером мы были выведены оттуда и прикомандированы к четвертой батарее, которая понесла большие потери в ходе последних боев, однако официально остались при третьей батарее.

По большей части мы обстреливали мост через реку Нейсе. Залпы наших минометов ложились близко к цели. В конце концов мост был разрушен, что не позволило русским переправиться по нему. Мы, молодые, с увлечением вели огонь из минометов, вот только Циммермана охватил изрядный испуг. В перерывах между залпами он только и стонал: «Да что же вы делаете, они же нас засекут и уничтожат!» Мне же все это было совершенно безразлично, и я даже не выкопал себе окоп для укрытия, как это предписывалось наставлением. Да и эту «ура-кипу», тяжеленную стальную каску, я тоже не стал напяливать на голову, хотя русские уже стали отвечать на наш огонь. Наши позиции сразу же засекались противником, потому что после наших залпов остававшиеся за летящими реактивными минами полосы густого черного дыма тут же выдавали наше местоположение. К тому же над нами уже несколько часов болтался привязной аэростат с корректировщиками огня, что было еще лучшим ориентиром для огня противника. Так что сразу после открытия огня мы тут же оказывались под обстрелом. Пикировщики русских уже отработались по нас, но наши потери все же были минимальными. Наши смонтированные на бронетранспортерах пусковые установки реактивных минометов были выдвинуты почти на самую передовую, чтобы поддерживать пехоту.

Но вскоре они вернулись обратно и доложили, что «Великая Германия» уже отведена с передовой.

Вскоре после этого и нам поступила команда к отходу. Мы приложили все силы и вскоре уже были готовы, хотя нам пришлось погрузить 350 снарядов.[189] Кроме того, я должен был как можно скорее записать расход боеприпасов. К тому же осталось несколько несработавших боеприпасов. Нам надо было извлечь их из направляющих труб, увезти с собой и закопать. Это задача для самоубийц, потому что они еще могут сработать в любую секунду. Наш тиролец однажды по недосмотру оставил один такой несработавший выстрел в стволе, из-за чего он едва не был сожжен, поскольку при запуске возникает столь мощная реактивная струя, что за минометом в земле возникает каждый раз глубокая яма. Поэтому же, кстати, нам приходится часто менять позиции минометов, поскольку эти ямы столь велики и глубоки, что из-за них невозможно перезаряжать миномет. А в сводках вермахта уже говорится об «американцах в Хемнице». Правда ли это?

В Гёрлице на вокзале я встретил многих ребят из Хайнихена, тех, кто был, как и я, признан негодным и отчислен с курсов. Они принялись расспрашивать меня обо всем, поскольку были здесь «новенькими». Не могли поверить, что русские настолько близко, они бы предпочли быть отправленными в Целле. Они передали мне слух, что один из эшелонов с кандидатами в офицеры реактивной артиллерии попал прямо в руки американцев, и никто не знает судьбу наших товарищей.

Меня, признаться, удивило, что они едва ли не обделываются при одном только упоминании о русских. А в Хайнихене они строили из себя «германских героев» на том только основании, что умели командовать лучше меня, а потому задирали нос! Что ж, теперь мы здесь узнаем, у кого нервы крепче. Порой я удивляюсь сам себе, каким хладнокровным я стал. Ведь раньше это было совсем не так. Да, дома я был порой трусливым бараном. Теперь же все это исчезло без следа. Возможно, такое бесстрашие появилось у меня потому, что мне больше нечего терять, а мои домашние так далеко от меня.

Под Мускау,[190] 18 апреля 1945 г.