Пепел державы

И осекся. Развернулся тут же и зашагал прочь. С крыльца Анна наблюдала за тем, как Михайло, уводя за собой коня, уходит в раскрытые ворота и растворяется в ночи. И не ведала, увидятся ли они вновь. Ведь убежать снова он себе уже не позволит…

Утром следующего дня по приказу дорогобужского воеводы Михайло был отправлен в Псков, куда в ожидании нового похода Батория стягивалась вся ратная сила. И там ему надлежало либо отстоять город до последней капли крови, либо погибнуть…

Глава 20

Морось. Рощи и леса стоят желто-красные, грязные, жухлые. Литовский воевода Филон Кмита с лицом сытой рыси осматривает раскинувшиеся перед ним просторы. Брошенные домики деревушки с забитыми дверями и ставнями (жители наверняка сбежали, узнав о приближении литовского войска) сиротливо жмутся к реке.

Выступив из Орши, Кмита со своим девятитысячным отрядом вторгся в Смоленскую землю, кою намеревался подвергнуть полнейшему разорению, и, награбив вдосталь, двинуться к Великим Лукам, где его ожидал сам король.

Жадный Кмита, уже провозгласивший себя "смоленским воеводой", давно бы осадил Смоленск, но решил обойти город с севера, дабы набрать больше полона и заодно узреть, нет ли поблизости скоплений московских войск, которые смогли бы ударить по занятым только что королем Великим Лукам. Но, как докладывали Кмите передовые отряды, далеко окрест не видать противника, стало быть, царь собрал все силы в центре государства, как и предполагал Баторий. Кмита незамедлительно доложил об этом королю в письме и двинулся дальше…

Войско литовского воеводы Филона Кмиты уже далеко прошел в глубь Смоленской земли, словно раскаленный нож в добротный кусок масла — на всем пути он разбил лишь один малочисленный отряд московитов, и более он не встретил никакого сопротивления. Там, где разъезжают его всадники, горят деревни, слышится вой захваченных в полон баб, плач ребятишек, разлучаемых с матерями, рев угоняемого скота.

И Дорогобуж стоял у него на пути…

О приближении литовского войска в Бугровом узнали в последнее мгновение — бежать надобно было либо сейчас, либо никогда.

Выслушав эту страшную весть от прибежавшего старосты, Анна молча захлопнула перед его лицом дверь (не простила, что сдал он Михайлу приставам!) и мрачно оглядела светлицу. Добро уже не спасти — надо было спасать хотя бы детей. Матвей и Васенька испуганно выглядывали из-за печи.

— Собери детей, — велела Анна Дарье, сама же бросилась собирать серебро, сама, не помня себя, зарыла его в землю подле дома.

— Скорее, Анна Архиповна! Не уйдем ведь! — молила Дарья, успевшая уже собрать в дорогу детей. У Анны после того, как поработала лопатой, кончились все силы, закружилась голова, лицо все в поту. Она понимала, что уйти не сможет.

— Возьми Матвея и Васю, — молвила она, с мольбой взглянув на Дарью, — спаси их, возьми с собой. Мне не уйти…

Дарья глядела ошарашенно на хозяйку, обдумывая, видать, ее слова, затем продолжила свои торопливые сборы.

За окном кричал люд, ревел скот, скрипели телеги — селяне покидали деревню, оставляли дома, схоронив добро. Как могли помогали друг другу. Надобно было только успеть в Дорогобуж, за спасительные каменные стены…

Немного позже, когда Анна пришла в себя, она окликнула Дарью и не услышала ответа. В сенях испуганными цыплятами, тесно прижавшись друг к другу, сидели притихшие Матвей и Васенька. Дарьи нигде не было. И Анна поняла — девка сбежала сама, не желая обременять себя господскими детьми. Нахлынувшая было ярость тут же ушла — не время!

Бросилась в хлев, вывела коня, торопилась запрягать его в телегу, в кою закинула детей. Руки тряслись, в голове путались мысли — неужто никто не спасет? Был бы Михайло… Уж он бы помог, уж он бы защитил… Вспомнились родители — уж и они не дали бы в обиду! Господи!

Стало совсем тихо. Надвигающиеся сумерки пугали страшной неизбежностью.

— Скачут! Скачут! — слышались всполошные крики, и Анна поняла, что уже точно не уйдет. Схватила снова сыновей, в хлеву засыпала сеном, заперла двери и побежала в дом. Может, обнесет Господь!

Уняв дрожь и слезы, Анна, повязав плат, села за стол, на мужнее место, под иконами. Стала ждать. Уложенные на столешнице руки била крупная дрожь. А снаружи уже слышны ржание и топот коней, крики мужиков на литовском наречии…

Три крепких литвина в овчинных тулупах и с оголенными саблями вступили в горницу, оторопев поначалу от смирно сидящей за столом бабы. И только сделали они к ней шаг, Анна, упершись руками о стол, поднялась во весь рост, показывая незваным гостям свой большой живот. В глазах ее, моливших о пощаде, стояли слезы. Один из ратных схватил ее за шею и швырнул из-за стола. Анна упала животом на пол, и внутри будто разом все перевернулось, глаза вмиг застлала черная пелена.

— Оставь! — по-русски сказал один литвин с пышными седоватыми усами. — Хату осмотрите!