Пепел державы

Торговая площадь Львова, серая, устланная грязным весенним снегом, была заполнена людом. С ратуши в последний раз ударил колокол и замолк. Звон его, повиснув над площадью, еще долго гудел, заглушая гомон сотен голосов.

Шум толпы понемногу затих, когда на эшафот, оцепленный вооруженными стражниками, взошел приговоренный к смерти. Пока ему развязывали руки и срывали с него рубаху, обнажая его истощенное, избитое, но все еще крепкое тело, он стоял, опустив голову с отросшим длинным казацким чубом, вокруг которого пучками росли редкие полуседые волосы. Не глядя на жаждущую его смерти толпу, он что-то сказал палачу, и ему поднесли чарку. Взяв ее дрожащей рукой, казак опрокинул ее в себя, обмочив вином лохматую бороду, и по-православному перекрестился…

Баторий все же сумел помочь подавить казацкое восстание в Молдавии, обманом заманил атамана Ивана Подкову во Львов, обещая помощь, и дабы годить османскому султану, велел схватить атамана и приговорил его к смерти.

Курбский не стал досматривать казнь. Поглядев, как Подкова ложится на плаху, он развернул и тронул коня. Вооруженные холопы, что следовали за ним, сворачивали шеи, жадно всматриваясь в сторону площади. По всплеску народного ликования князь понял, что палач наконец сделал свою работу…

Король принял князя на следующий день. В его кабинете было душно от свечного угара и пыли многочисленных книг и бумаг, коими был уставлен весь письменный стол. Баторий с невозмутимым видом сидел за этим столом, скрипел пером, принимал от пожилого секретаря, тенью стоявшего над ним, новые бумаги, кратко читал и снова подписывал.

— Вы ведь говорите на латыни, князь?

— Достаточно, чтобы вы поняли меня…

— Садитесь, — не поднимая глаз, велел король. Его тон и бесстрастное выражение сурового лица заставляли беспрекословно ему подчиняться. Откинув полы дорожной плотной ферязи, Курбский уселся в резное кресло напротив Батория.

— Как обстоят дела в ваших владениях? — отдав секретарю подписанную только что грамоту, спросил король.

— Неспокойно, как и во всей Литве, Ваше Величество, — усмехнувшись, ответил Курбский. Ответ королю явно не понравился, скрип пера на мгновение прекратился, и он, взглянув исподлобья на князя, произнес недовольно:

— Мне, признаться, надоела ваша грызня с княгиней Гольшанской. Каждый месяц она отправляет мне письма, где обвиняет вас в различных грехах! Вы бьете ее палкой, держите в заточении, насилуете ее служанок…

— Моя супруга любит привирать, — смутившись, ответил Курбский и заерзал в кресле. Он даже не подозревал, что жена приписывает ему такие невозможные обвинения. — Простите, что наша с нею вражда так беспокоит вас в столь нелегкое время…

Баторий наконец махнул рукой, повелев секретарю пойти прочь. Тот, прижав к груди не просмотренные королем бумаги, откланялся и исчез. Король вскинул на Курбского свой тяжелый пристальный взгляд.

— Накануне большой войны мне нужно навести порядок в стране, дабы все старосты и наместники не грызлись меж собой, а все свои силы обратили против московитов!

Король отложил перо, откинулся в своем кресле и пристально взглянул на своего гостя.

— Что касается общего врага… Недавно ко мне пришел некий Генрих Штаден. Он сказал, что был приближенным великого князя и служил в его личной гвардии. Вы знакомы с ним?

— Нет, видимо, я отъехал в Литву раньше, чем он попал в Москву. — Курбский отвечал спокойно и уверенно, глядя Баторию прямо в глаза. Король же перебрал кипу грамот и взял в руки какую-то тетрадь.

— Это его рукопись. С подобной он отправился к германскому императору. Возьмите…

Курбский с некоторым недоверием принял тетрадь, взглянул на титул. Он плохо знал германский язык, но название перевел как "Обращение Московии в провинцию".

— Мне вскоре ее переведут, — молвил король, вновь откинувшись в кресле. — Некоторые выдержки он успел зачитать мне. Он пишет, что великий князь сейчас слаб и ни перед кем не может устоять в открытом поле. Также он говорит, что ста тысяч человек хватит, чтобы захватить и удержать Московию. Штаден не только сообщает, где на той земле нанять солдат, но и указывает точный путь к Поморью. Мол, это дело не составит труда, ибо Иоанн убил своих лучших воевод, а русский народ без оружия слаб и труслив.

Курбский поморщился и криво усмехнулся. Даже ему, беглецу, было не по себе от таких бредней хитрого немца.

— Кажется, это очередной прохвост, жаждущий чьего-либо покровительства. Надеюсь, вы не слишком ему поверили.

Тут князь впервые увидел улыбку короля — она была холодной и мрачной.

— Я не глупец. Но вижу, что от великого князя бегут его слуги. Может, чувствуют его скорый конец?

— Мне трудно судить, я давно там не был. Но одно могу сказать точно — победа эта не будет столь легкой, как вам описал этот немецкий прохвост. Нужно тщательно подготовиться…

— Предполагаете, что мои военные реформы недостаточно укрепят войска? — В глазах Батория сверкнуло что-то недоброе.

— Говорят, введенные вами вооружение и доспехи польских гусар сделают наше войско непобедимым, — примирительно и льстиво улыбнулся Курбский.