Пепел державы

— Ты узнал, сколько обмороженных в твоем лагере, больных и умерших? Что с фуражом?

— Я тебе каждый день о том докладываю! — ответил с раздражением молодой князь и опустил голову, словно разъяренный бык.

— И насколько боеспособно твое войско?

Старый князь нарочно говорил "твое", как бы оставаясь в стороне от командования. Сын должен постигать ратное мастерство!

— Ежели разнести укрепления ядрами и после того хорошенько их обстрелять, они не выстоят, — уверенно произнес молодой князь.

— Допустим, ты отправил в бой обмороженных и голодных ратников на крепость, в коей достаточно снарядов и пороху, кроме многочисленного гарнизона, сытого и обогретого. Допустим, ты даже возьмешь город, с немыслимыми потерями, конечно. Что дальше?

Федор молчал. Иван Федорович отложил вилку, пристально взглянул на сына и спросил:

— Что ты знаешь о противнике? Я не о гарнизоне.

— Знаю, что польское войско Дембинского еще здесь, и, возможно, набрав новые силы, они придут сюда, — немного подумав, отвечал Федор, вновь, как в детстве, чувствуя себя избалованным мальчиком, не желающим постигать науки, не слушающимся домашних учителей и тут же робеющим при одном взгляде отца. — Знаю, что многие крепости вокруг заняты поляками…

— Недооценить врага — заведомо проиграть битву! — строго молвил Иван Федорович. — Учел ли ты, как относятся к нам местные жители? Как при этом будет проходить дальнейшее снабжение войска? Сможет ли войско удержать крепость? — чуть откинувшись в деревянном кресле, продолжал говорить князь, и во взоре его, немигающем, темном, зловеще отражались огоньки свечей. Он потянулся за рушником, вытер руки и с раздражением швырнул его на стол.

— Видел ли ты хоть раз, как гибнет войско? Целиком… Как люди в муках умирают в лужах крови и мочи, как их, словно свиней, дорезают безжалостные противники? Ты не видел! А я видел. Я видел, как в сожженной татарами Москве ратники, теряясь в дыму, гибли вместе с людом, сгорая заживо! Я видел, как под Лоде погибло все наше войско, и я чуть было не погиб. А сколько было таких сражений за эти годы? Жизнь, человеческая жизнь утратила какую-либо цену… И ныне государь ушел из Ливонии, оставил в крепостях малочисленные гарнизоны, и вот они умирают в неравных схватках. Ни за что!

Федор сидел, словно оглушенный, — никогда он не слышал от отца таких слов о войне и действиях государя. В думе отец всегда был смиренным слугой, никогда не оспаривавшим решений Иоанна. Грохнув креслом, старый князь встал из-за стола. Федор тоже было поднялся, но Иван Федорович, обойдя стол, жестом приказал сесть обратно, а сам, сложив руки за спину, встал позади сына. Слуги и стражники, угадав желание князя говорить наедине со своим чадом, тихо покинули шатер.

— Чем дольше длится эта война, тем больше я понимаю, чем она закончится для нас. Я с ужасом оглядываюсь назад и вижу лишь реки крови, омывающие мнимое величие Иоанна! А ведь царь давно мог ее закончить! Давно, еще десять лет назад… Да и мы могли десять лет назад отобрать у него власть…

Задохнувшись от ярости, Иван Федорович замолчал, понял, что сказал лишнего.

— Даже если мы возьмем Венден, нам его не удержать… Но и взять его будет трудно, — молвил он, умерив пыл. — На подмогу осажденным идет польское войско… Сегодня мне доложили об этом…

Федор, еще больше потрясенный тем, что услышал, не мог произнести ни слова.

— Даже если мы победим, отбросим поляков и возьмем город, мы потеряем много людей, но нам не удержать Ливонии… Нужен мир! Мир, дабы восстановить силы, дабы вновь заселить и застроить опустевшую страну…

— Отец… но ведь это… измена… — дрогнувшим голосом произнес Федор и, обернувшись к отцу, поднял на него застланный пеленой слез взор. Иван Федорович стоял над ним истуканом — крепкий, прямой, твердо уверенный в своих словах.

— Пусть, — отвернувшись, ответил князь. — Пусть! Но я не отправлю наше войско на убой… Не хочу быть виновным в их смерти… И так много грехов…

Еще две недели русское войско обстреливало Венден. Мороз крепчал, вести осаду было все труднее. На подходе была и подмога осажденному Вендену.

Вскоре Иван Мстиславский, так и не решившись штурмовать город, принял решение отступить. Под снегом он разъезжал на коне перед выстроившимся войском, глядел в лица ратников, преимущественно еще молодых отроков и, задерживая взгляд на каждом, словно желая запомнить всех, кого уберег от напрасной смерти, он кричал, удерживая волнующегося жеребца:

— Жизни ваши дороже владения этим городом! Да, я не исполнил государев приказ, но зато я сохранил войско! На подмогу Вендену идут польские полки, и я ведаю, что ежели мы и возьмем город, мы его не удержим! Потому я приказываю — отступать!

Войско, словно онемев, безмолвием ответило на приказ воеводы. Мстиславский глянул сурово — и тотчас забили барабаны, заревели трубы, и рать, словно нехотя, шелохнулась и, рассыпаясь, повалила прочь от Вендена.

— Передаю себя в руки твои, Господи, — шептал Мстиславский, провожая глазами уходящую рать. Он ведал точно — государь не простит ему такого своевольства. Не простит!

* * *