Пепел державы

Из-за поднявшегося ветра туман понемногу рассеялся, обнажив и широко раскинувшийся под стенами Вендена польский лагерь, и вчерашнее поле боя, густо усеянное трупами. Отступив, туман сыграл с московитами злую шутку — противник увидел, насколько поредел русский лагерь, а для шведских пушек открылся прекрасный обзор для обстрела, и шведы щедро начали осыпать московитов ядрами.

Тем временем оставшихся бойцов воеводы Сицкий, Тюфякин и Татев стянули в окопы и шанцы, расставили стрелков и приготовились к наступлению противника. Но, кажется, они не были готовы к такой мощной атаке вражеских снарядов. От грохота орудий тяжело гудела и вздрагивала земля, густой пороховой дым вновь заволок округу. Ядра разбивали земляные укрепления, с ревом и свистом летали над головами, калечили и убивали людей, уничтожали пушки. Подбитые тяжелые орудия, лишившись опоры, со скрежетом и грохотом сваливались во рвы, погребая под собой тех, кто не успел вовремя отбежать и спастись.

— Как бьют, а! — спрятав голову в ладонях, прокричал каким-то чужим, высоким голосом Тюфякин. Рядом с Салтыковым одному из стрельцов оторвало голову, и юноша, забрызганный чужой кровью, вопил от ужаса, силился убежать, но его насильно удержали.

Не сразу стало понятно, когда шведы прекратили стрелять. Оглушенные, московиты несмело выглядывали из окопов, но из постепенно рассеивающегося дыма в их сторону, свистя и шипя, летели пули вражеских мушкетов.

— Идут! Идут! — прошло по рядам. Там, в дыму, были видны реющие польские и шведские знамена — войска соединились для удара по московитам. Стрельцы начали бить из пищалей и ручниц без команды, вразнобой.

— Пли! — взобравшись на редут, скомандовал Василий Воронцов. Всю левую сторону его лица густо залило кровью. Гаврило был рядом с ним, целился из пушки, затем командовал стрелять. Враг приближался медленно, строй его ломался, рассыпался, собирался вновь, затем отступал. В ответ в русских стреляли из мушкетов и из орудий со стен.

На глазах Гаврилы соседняя пушка взмыла в воздух и, на лету рассыпаясь, разлетелась на куски. Пушкарей, что стояли возле нее, убило разом.

— Супостаты, что делается, а, — прокряхтел он, лишь на мгновение обернувшись туда и вновь наклонившись над пушкой. — Заряжай!

Заряжать было некому — мальчишка-пушкарь лежал под орудием мертвый.

— Что делается, — повторил Гаврило. — Видал, Василий Федорович, как… — начал он с присущей ему задорностью, столь неуместной здесь, и, взглянув на Воронцова, замолчал — голова пушкарей лежал в окопе на спине в луже крови, запрокинув раздробленную пулей голову. Открытые глаза его, обычно живые и серьезные, глядели равнодушно в раскинувшееся над ними свинцовое небо.

— Что делается, — прошептал Гаврило, не отрывая от него взгляда и лишь затем, помрачнев и выругавшись, сам вылез из окопа, схватил ядро и зарядил им орудие.

С обеих сторон бьют пушки и ружья, шведско-польское войско наступает и вновь отходит. Но снаряды у московитов понемногу иссякали, и долго сдерживать наступление противника они не смогли — польские и шведские воины вскоре ворвались в лагерь московитов и без разбору в коротких стычках убивали всех, кто вставал у них на пути. Началась резня. Все реже в затянутом дымом лагере слышалась ружейная пальба. Пушки замолкли.

Андрею Сапеге, молодому литовскому воеводе, что возглавлял пришедшее на помощь шведам польско-литовское войско, уже доложили о победе, когда в отдельных участках русского лагеря еще шли короткие бои. Принимая от соратников поздравления, он узнавал, что его войску достался весь огнестрельный наряд московитов в виде многочисленных пушек — колоссальная потеря для царя Иоанна. Доложили, что захвачен в плен раненый воевода Петр Татев, а также восемь младших воевод, что сами сложили оружие…

Окончился бой, по полю, густо усеянному тепами, низко стелился туман, вновь пришедший с моря. Победители грабили мертвых, добивали раненых.

Воеводу Татева, уже связанного, вели двое польских стрельцов. Тяжело перебирая ногами, спотыкаясь о трупы, он шел, оглядываясь на разгромленный лагерь, который наводнили чужие воины. Проехал отряд тех самых крылатых гусар, пронеслись мимо польские и шведские знамена, группа литовских пехотинцев, громко ругаясь, делили награбленное имущество. Убитые лежали всюду, и некоторых князь Татев даже успевал узнавать. Вот лежит изрубленный до неузнаваемости князь Василий Андреевич Сицкий — князь сам видел, как убивали его, когда престарелый воевода поднял ратников и встал с обнаженной саблей перед наступающей лавиной противника. Неподалеку лежит убитым и Данила Салтыков, несчастный мальчик, волей судьбы втянутый в эту ужасную бойню. Вот возле разбитой пушки лежит мертвый воевода Тюфякин, так же исколотый и изрубленный.