Пепел державы

Выйдя на крыльцо, князь увидел сидящего на ступенях пасынка Петю, старшего дитя Варвары от первого брака. Мальчик, спрятав лицо в поджатых коленях, тихо плакал, но, услышав отворившуюся дверь, оглянулся воровато и торопливо утер лицо. Князь сел подле него, тяжко вздохнул. Будучи в частых и долгих разъездах, князь Голицын едва мог наблюдать, как растут его дети. И сейчас он подметил про себя невольно, как Петя становится похож на Федьку Басманова, покойного отца своего! От этого ранее было не по себе, когда в приемном сыне князь угадывал черты грозного государева опричника. Но это давно ушло — Петя и Ваня стали для князя родными детьми. Разве виновны они в преступлениях своего отца? На мгновение вспомнилось презрение брата Ивана к ним, и от этого стало не по себе, мерзко.

— Ты чего тут, Петя? — вопросил тихо Василий Юрьевич. Мальчик отрицательно помотал головой, не желая показывать свои чувства, но вдруг проговорил жалобным, дрогнувшим голосом:

— Мне дедушку Василия… жалко…

Для князя эти слова были подобно уколу ножа в сердце. Скорбно опустив голову, он привлек Петю к себе, и мальчик, уткнувшись ему в плечо, разрыдался вновь.

Над укрытым снегом городом гордо и ясно светила полная луна, огромная и холодная. На мгновение Василий вспомнил добродушно улыбающееся лицо покойного Василия Сицкого, представил его убитым среди груды окоченевших человеческих тел, заметаемых снегом, поедаемых зверями и птицами, и стало совсем муторно на душе. Не приведи Господь!

Утром Василий Юрьевич все же отправился к брату. Иван был похож на побитого пса — изможденный и мрачный, он встретил брата в сенях и тут же кинулся ему в объятия. Судя по тяжкому духу, сорочку он не менял уже несколько дней. Иван подумал было с гневом — отчего холопы не ухаживают за своим господином, но потом все понял. Едва кто-то из холопов сунулся к ним робко, Иван крикнул исступленно:

— Пошли все вон! Вон!

Жадно оглаживая брата, словно не веря его приходу, Иван затараторил:

— Васенька! Ты пришел! Пришел!

Со смятением Василий обнимал его, чувствуя жадно впившиеся в его спину пальцы, будто он был сейчас для Ивана единственным спасением от чего-то страшного и неизбежного.

Прошли в горницу, заперев двери. Иван уселся в кресло и уронил бессильно огромные руки свои на стол. Василий стоял напротив него, глядел на брата, не отведя взора, словно изучал его заново для себя. Иван поднял на Василия полный боли и усталости взгляд и проговорил тихо:

— Я рад, что ты пришел. От меня все отвернулись… Я так рад тебе…

— Кто отвернулся, Ваня? — твердо спросил Василий Юрьевич, силясь придать голосу твердости.

— Все! — кратко ответил Иван и, вновь опустив глаза, тяжело вздохнул. — Когда вызвал меня к себе государь, князь Мстиславский тоже там был. Он со мною даже здороваться не стал, отвернулся…

Василию больно было слышать это. Он молчал.

— Осуждаешь меня? — вопросил Иван, вновь подняв на него свои глаза. В них блестели слезы. Но Василий и ныне молчал, все такой же холодный, словно чужой.

— Меня вывели… — шепотом проговорил Иван, тупо уставившись перед собой. — На глазах всей Москвы… Пред собором Покрова… Пред всем народом… раздели и высекли, словно холопа… Как я кричал! Как было больно… Господи…

И он зарыдал, спрятав лицо в огромных ладонях. Так было странно это видеть — дородный, матерый, с проступающей первой сединой боярин плакал, словно безутешное дитя.

— Так скажи мне, почто людей бросил? — задал наконец давно мучивший его вопрос Василий.

— Это был ад! — выкрикнул вдруг Иван. — Казалось, они в один миг разгромили наше войско! Был туман, и я не ведаю, как они смогли атаковать нас! Я ничего не смог содеять! Ничего! Нас было мало…

Повесив на грудь голову, Иван продолжил уже притихшим голосом:

— Отвести целое войско мы бы не сумели… Я не ведаю, как решился на это… Крылатые польские всадники… Они просто вырезали несколько полков. Никто не может осуждать меня! — И вновь крикнул, подняв голову:

— Никто не смеет! Даже этот старый черт Мстиславский! Он там не был! Не был!

— Боюсь, мы с тобой не видели и доли того, что довелось видеть князю Мстиславскому, — жестко возразил Василий. — Охолонь, брат!

Помолчав, Иван врылся пятерней в свои волосы и проговорил едва слышно:

— Князь Сицкий… Он до сих пор у меня перед глазами… Я посыпал за ним, предлагал уйти со мною. Но он остался… Варвара теперь ненавидит меня?

Убрав от головы руку, Иван с какой-то надеждой взглянул на брата. Тот молчал. Вдруг скорбное лицо Ивана расползлось в ехидной усмешке, и он расхохотался, но не искренне, словно бес в него вселился.

— Все ненавидят меня за то, что я жив. Надо же…

И он смеялся во все горло, вперив в брата до боли печальные глаза — от этого зрелища становилось страшно. И вдруг, словно выплеснув последние силы, Иван замолк, потупил взор и сказал:

— Надеюсь, меня скоро отошлют на воеводство из Москвы. Моя честь навсегда умерла… И я с ней.

Он вновь посмотрел на брата, и от взгляда этого у Василия противный холодок пробежал по спине.

— Я умер там, под Венденом… Вместе со всеми… Понимаешь, брат?