Пепел державы

Никита Романович внешне никак не проявил озабоченность, но внутри него бушевала буря. Это то, чего он боялся! Ежели царевичи Иван и Федор по решению государя будут отстранены от наследования московского стола, то Захарьины как их ближайшие родичи лишатся власти раз и навсегда. Боярин даже догадывался, кто говорит о том с царевичем Федором: его окружение — Годуновы. Уж у них много слухачей при дворе, то точно! Видать, и они встревожены этими слухами.

— Государь не станет лишать тебя права наследовать ему, — спешил успокоить сыновца Никита Романович. — Иначе зачем бы он так готовил тебя к тому и всюду брал с собой?

— Отец не верит мне. До сих пор не верит, я ведаю. — Глаза Ивана лихорадочно заблестели. — Разве не потому он не позволяет мне возглавить рать против Батория? Почему он не дозволяет мне одержать мою первую победу? Почему?

— Батория не так просто победить, в войсках наших большие потери, он боится потерять тебя, — ответил Никита Романович, но Иван словно не слышал, продолжал говорить, багровея от гнева:

— Он никому больше не верит! Он не доверяет Федору, ибо видит, что его обступили со всех сторон Годуновы. Отец не раз говорил, что Федор стал куклой в руках Бориса и Дмитрия Годуновых.

— Но Федору не быть царем, — вновь возразил Никита Романович. — Твои страхи понятны. Но поверь, однажды им всем придется покориться и присягнуть тебе. И ежели они будут помышлять дурное, тогда ты будешь иметь достаточно сил, чтобы обрушить на них свой гнев.

— Когда я буду царем, дядя. — Иван, поостыв, взглянул боярину в глаза. — Будь рядом. Мне без тебя не справиться.

Он встал и, раскинув руки, подошел к Никите Романовичу, и тот, поднявшись, обнял сыновца в ответ, прижал к себе, стал оглаживать его голову и плечи. Давно царевич не позволял себе так явно показывать свои чувства, но здесь, в доме своего дяди, он мог себе это позволить, и изнутри прорвалось то, что так долго не давало ему покоя и тлело внутри:

— Я до сих пор не могу забыть Феодосию. Почему он так со мной? Господи!

И разрыдался, уткнувшись лицом в плечо боярина. Никита Романович понял, что Иван тоскует об отправленной государем в монастырь своей супруге, с коей четыре года был счастлив. Боярин понимал, почему Иоанн так поступил — ему нужны были внуки, наследники, продолжатели его рода, а Феодосия, судя по всему, была бездетной.

— Я буду рядом, конечно, буду! Как иначе! Разве когда бросал я тебя? — молвил боярин, все крепче обнимая Ивана. — Тут не сомневайся! Вместе мы наведем порядок…

Надобно снова женить царевича, на девушке из их, Захарьиных, корня, дабы окончательно закрепить за собой право быть ближайшими соправителями будущего государя. И Никита Романович уже знал, кого выдать за несчастного царевича..

* * *

С песнями, смехом и лихими посвистами поезд государя катил по Москве. Иоанн, одетый в парчовый кафтан с ушитыми жемчугом рукавами и воротом, в соболином полушубке, едет в открытом возке, его окружает нарядная, веселая свита. Афанасий Нагой, в шубе до пят, упираясь в стремена высокими тимовыми сапогами, лихо скачет рядом с возком государя. Он так и светится от счастья — государь наконец решился и едет в дом Федора Нагого, глядеть на свою будущую невесту. Богдан Вельский, по-щегольски нарядный, едет тут же, свистит, сунув пальцы в рот, бесстыдно заглядывается на горожанок, что при виде государева поезда останавливаются и падают на колени.

На полпути Иоанн остановил поезд, велел подать коня. Подвели белого жеребца с цветастой попоной и седлом, луки коего украшены были серебряными пластинами. Превозмогая слабость и боль в дряхлеющих членах, Иоанн влез в седло, дабы пред будущей невестой предстать во всей красе.

Соседи и прочий люд уже столпились у дома Федора Нагого. Иоанн ехал на белом коне впереди поезда, задрав бороду, и толпа, завидев его, бухнулась на колени, зашелестели с подобострастием голоса:

— Государь! Батюшка!

Иоанн спешился, аккуратно вступив на землю. Тут его поддержал вовремя подоспевший Богдашка Вельский, аккуратно взяв под руку. Коня тут же отвели. Дородная баба (видимо, мать будущей невесты) в ярком сарафане и в цветастом платке держала широкое блюдо с караваем, рядом с ней стоял Федор Нагой и два их юных сына. Все поклонились в пояс.

— Великий государь, честь-то какая, — с придыханием говорил Федор Федорович. — Здравствуй!

Иоанн, отламывая пальцами кусочек каравая и макая его в соль, заметил, как в руках хозяйки дрожит блюдо. Задрав бороду и тяжело печатая шаг, царь вошел в дом первым.

Из верхней горницы в щелку закрытых ставен наблюдала за приездом гостей юное девичье личико, накрашенное белилами и румянами, с подведенными сурьмой черными бровями. Юная Мария, с трепетом предвкушавшая грядущие события, заголосила по-детски радостно.

— Приехали, матунька! Приехали! — дергала она за рукав свою старую няньку. Та крестилась, приговаривая что-то, не веря такому счастью — сам государь пожаловал!