Пепел и песок

Нет, не дадут мне закончить. Помяни Йоргена, и он появится. Стоит с праздной трубкой в зубах, не курит, но дышит сквозь нее, опытный водолаз.

– Ты все-таки крепко подумал? Вазген же нас с тобой в коньяке утопит, ну!

– А мне это уже безразлично.

Мимо на тележке грузчика, сидя на шести чемоданах, проплывает женщина в зеленом атласном платье, с пархатой собачкой на тонких руках. Йорген оглядывает ее с печалью старого матроса. Спрашивает меня:

– Ты не знаешь, кто это? Всюду ее вижу, но кто такая, понятия не имею.

– Я тоже.

– Черт с ней. Так давай все-таки ты соберешься и сделаешь вторую серию.

– Не сделаю. Прости. Хуже того, на семинаре в Сочи я не буду рассказывать о том, как надо убивать блондинок.

– А о чем? Думаешь, от тебя стихов ждут?

– Почему нет?

– Ладно. Но помни – ты меня предал. Такого не прощают.

– Почему предал? Давай напишу сценарий сказки о принцессе из Песочного замка.

– Пошел ты!

Когда сутулый Йорген скрывается за поворотом, Катуар зевает, заостряя свой нос и на выдохе произносит:

– А это кто был?

– Ты что, Катуар? Это же Йорген, который тебя ко мне прислал. Как диалогистку. Кстати, почему-то с тобой даже не поздоровался.

– Ах, это и есть Йорген! Как славно. А я ведь с ним даже не знакома.

– Почему не знакома? Как же…

– Никак. Не спрашивай. Пойдем на посадку.

– Билеты у тебя?

– У меня. В конверте. Пропахли твоим сыром.

– Давай.

– Нет, не дам.

– Птица, что еще за капризы?

– В билете значится мое внешнее имя. Для тебя я – Катуар. И все. Билеты у меня, сыр у меня, у нас все хорошо.

– Не совсем.

– Что еще?

– Мне надо уговорить замолчать навсегда мою левую ногу.

99

– Бух, послушай, а зачем тебе русская история?

Бух в мышиной ванной нашей комнаты, стирает свои долговязые майки в пластмассовом тазике с отломанной правой ручкой. Сопит и страдальчески воет – «В тоооой степииии глухооооой зааааамерзал ямщииииик…»

– Бух?

– Что?

– Зачем тебе русская история?

– Как зачем? Люблю.

– Но ты же еврей.

Внимание, Бенки. Сейчас он появится, касаясь кудрями верхней перекладины дверного проема. Но как без Шутки Над Евреем в нашем сценарии, Бенки? Зритель ждет, жует сало и готов хохотать по сигналу.

Бух появляется с замоченной тушкой в руке. Это хорошо отжатая майка.

– И что?

– Израиль для тебя слишком маленький?

– Маленький – это ты. И оттого такой злой.

Я отбрасываю карандашик на половину стола Буха, он ударятся об Брунгильду и падает на пол. Выхожу из комнаты.

Уже около лифта вижу: я в носках-недоносках. Слышатся шаги, это Бух. В руках мои полуботинки:

– Извини, я не хотел тебя обидеть. Хочешь, научу на машинке печатать? Нельзя же с карандашом все время. А диплом твой я перепечатывать не буду, у меня свой.

Полуботинки ложатся дохлыми щенками к моим ногам. Я пинаю тварей.

– Хташа мне все перепечатает. И все за меня напишет.

100

Шум воды продолжает аккомпанировать следующему эпизоду, который происходит спустя одиннадцать лет, сейчас, в Сочи.

Она на цыпочках выходит из пены. Прикрывает руками новорожденные груди. С терпких волос на плечи стекают струи. Омывают татуировку от Боттичелли – мою сладкую «А». Плещет прибой: так можно дождаться и сантехника-громовержца.

– Катуар, ты опять не выключила воду в ванной?

– Мы же на море. Вода должна всюду шуметь.

– Точно. И пусть все тут потонут.

– Даже Борис Мельхиорович и Эдвард Булатович?

– Нет, они пусть не тонут. Благодаря им я смог вернуть тебя.

Я скрываю все свое нетерпение под одеялом, лишь голова виднеется на смятой бурей подушке. Катуар подходит к густым желтым шторам, которые мы даже не открыли ни разу с того момента, как комната стала нашей. Чемодан-гардероб лежит рядом, помалкивает.

– Марк…

– Я не Марк, уже забыла?

– Ах, все это гур-гур. – Катуар отбрасывает желтую штору, пыль волнуется на фоне сочинского неба. – Какая, блин, разница – как твое имя. Важно одно – ты мой любимый.

– Катуар, я никогда не был так счастлив, как в этом жуликоватом городишке.

Катуар оборачивается, улыбается:

– Да, тут много песка! Пропала тоска.

– Ты заговорила стихами – прямо как мой Карамзин.

– Позволь считать это комплиментом. Я бы очень хотела с ним познакомиться. Почему он все-таки выстрелил себе в голову из папиного пистолета?

В своей одеяльной хламиде стремительно подворачиваюсь под ноги Катуар, нос укладываю в солнечную долину между ее холмами-близнецами. Катуар целует меня в волосы:

– Почему, любимый?

– Давай не будем об этом. Это такой странный сюжет. Который мне кажется еще не законченным.

– Да, мне тоже так кажется. А Карамзин не предсказал дату твоей смерти?

– Нет.

– А я думаю – предсказал, ты просто боишься говорить. А когда ты убьешь меня в своем сценарии?

– Катуар, ты опять?

– Но ведь тебе больше никогда не понадобится диалогистка. Ты не будешь писать для МРТВ, ты разорвал отношения с Йоргеном.

– Да, мне не нужна больше диалогистка. Гипс снимают, клиент уезжает.

– Я свободна?

– Ты свободна.

– Как славно. Ведь так говорила твоя Ами?

– Так.

– Тогда в каком же мне платье пойти сегодня по красной дорожке? Мы с тобой накупили мне столько барахла, что придется пройтись еще и по желтой дорожке, по зеленой дорожке…

– Мне больше всего нравится черное.