Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй полов

Если Христос в христианской традиции попирал смертью смерть, то в Концентрационном мире прямо противоположным образом смертью смерть утверждалась. Смерть, как «немецкий учитель», по выражению Целана, учила только тому, что жизнь в лагере, все ее составляющие есть «смертность», разлитая буквально в воздухе, – не случайно первое, что замечали прибывшие в лагерь, – это пронизывающее воздух зловоние. В некоторых лагерях, как, например, Треблинка, оно ощущалось на расстоянии до 20 километров! Е. Самуэль, жившая неподалеку от Треблинки, вспоминает, что запах лагеря был ужасен. «Из-за него нельзя было открыть окно или выйти на улицу. Это просто невообразимый запах»[671]. Узник Освенцима Н. Хейфец отмечал: «Еще за много километров до Освенцима в воздухе висел нестерпимо душный запах паленого мяса»[672]. «Когда с Майданека налетал ветер, жители Люблина запирали окна. Ветер приносил в город трупный запах. Нельзя было дышать. Нельзя было есть. Нельзя было жить», – писал Б. Горбатов[673]. А если вспомнить, что зловоние в европейской культуре и ментальности – это атрибут разложения и ада, то картина оказывается завершенной.

Когда же биологическая смерть все-таки наступала, человек лишался последнего права – права оставить память о себе. В европейской, даже секуляризованной, культуре вопрос о сохранении своего следа в мире после кончины был исключительно важен, этот след являлся своеобразной альтернативой физическому бессмертию. Поэтому погребальный обряд, его внешние формы и содержание, соотносился с качеством, уровнем прожитой жизни, становился маркером достойной и недостойной смерти. Военных хоронили с воинскими почестями, самоубийц не отпевали и закапывали за оградой кладбища, тела христианских мучеников, помещенные в раки, ставили в соборах для почитания. Достойная смерть могла оправдать недостойную жизнь, и наоборот: недостойная смерть накладывала печать на всю прожитую человеком жизнь, вызывала в сознании (особенно религиозном) множество вопросов об истинном образе и уровне жизни человека, считавшегося при жизни достойным членом общества. Смерть задает масштаб человеческой жизни, погребальный ритуал и надгробный монумент становятся сублимацией памяти о человеке.

Именно эту память стирали в Концентрационном мире. Еще при жизни в лагере человек лишался самоидентификации, имени, стереотипов поведения, способности мыслить, то есть, как уже говорилось, максимально приближался к животному. Человек не жил. После его смерти уничтожались все документы, с ним связанные. «Их фотографии, – вспоминала С. Шмаглевская, – которые хранились вместе с паспортами, начали сжигать… Эсэсовец Першель лично наблюдал за тем, как свозили в огромную кучу гигантские картотеки, несколько дней внимательно следил за нами, пока мы не закончили эту работу, а потом сам поджег и позаботился о том, чтобы сгорело все до единой бумажки… Документы, имена и фамилии, даты рождений, собственноручные подписи, фотографии, хранившие выражения лиц, адреса с разных сторон Европы – все это погибло в огне»[674]. С имущества погибших удаляли все знаки, указывающие на производителей и хозяев вещей. Суммируя, можно сказать, что таким образом гибли остатки повседневности человека. Единственное, что в лучшем случае от него оставалось, – это визуальная память о повседневном. Таким образом, после смерти узника можно было сказать не «его не стало», а «его и не было». То есть даже призрачную «экзистенцию жизни» нельзя было противопоставить смерти. Это «прижизненное небытие» подчеркивалось или даже утверждалось превращением человека в пепел.

Тело, оставшееся после смерти человека (труп), является самым наглядным свидетельством о смерти, ее причинах. Что же касается лагеря, то именно труп является самым важным свидетелем того, что происходит и происходило в лагере. Труп есть предел человека, но предел, который не является частью человека. Труп предусматривает локус погребения (могилу), который после смерти человека остается наиболее выразительным знаком его ухода из жизни, имеющим многоуровневую семантику (ухоженная или заброшенная, есть памятник или нет, тип памятника, окружающее могилу пространство и т. д.). Могила человека становится частью окружающего пространства, одной из канонических форм культуры. Могилы можно и нужно чтить, они наследуют качества и свойства личности – могилам святых в православной традиции поклоняются, от них берут песок и землю, могилы врагов или палачей клянут, пачкают, оскверняют и уничтожают.