Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй полов

Прежде всего следует напомнить, что после биологической смерти человека важнейшее значение приобретает культура выражения смерти – ритуал обращения с телом и семиотика этого ритуала. Речь идет о подготовке к похоронам, погребальных традициях и обрядах, поминовении и пр., которые имеют чрезвычайно широкий диапазон выражения. Традиционный ритуал формирует посмертное состояние человека и его тела, именно ритуал создает из трупа семиотический объект и устанавливает с ним внешнее взаимодействие. С этой точки зрения тело человека продолжает находиться в контакте с окружающими и длить посмертное бытие человека, которое теперь заключено только в теле. Именно это бытие возможно именовать смертью. Пропущенное через ритуал, данное бытие приобретает форму смерти и воспринимается как смерть. Не случайно в повседневной жизни осознание смерти человека обычно происходит не сразу, а проявляется постепенно именно в ходе ритуала и достигает апофеоза после его окончания.

У Н. Гоголя это состояние очень точно показано в «Старосветских помещиках»: после смерти Пульхерии Ивановны «Афанасий Иванович был совершенно поражен. Это так казалось ему дико, что он даже не заплакал. Мутными глазами глядел он на нее, как бы не зная всего значения трупа… Покойницу положили на стол, одели в то самое платье, которое она сама назначила, сложили ей руки крестом, дали в руки восковую свечу – он на все это глядел бесчувственно. Множество народа всякого звания наполнило двор, множество гостей приехало на похороны, длинные столы расставлены были по двору, кутья, наливки, пироги лежали кучами, гости говорили, плакали, глядели на покойницу, рассуждали о ее качествах, смотрели на него; но он сам на все это глядел странно. Покойницу понесли наконец, народ повалил следом, и он пошел за нею; священники были в полном облачении, солнце светило, грудные ребенки плакали на руках матерей, жаворонки пели, дети в рубашонках бегали и резвились по дороге. Наконец гроб поставили над ямой, ему велели подойти и поцеловать в последний раз покойницу: он подошел, поцеловал, на глазах его показались слезы, но какие-то бесчувственные слезы. Гроб опустили, священник взял заступ и первый бросил горсть земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей пропел вечную память под чистым безоблачным небом, работники принялись за заступы, и земля уже покрыла и сровняла яму, – в это время он пробрался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намерение. Он поднял глаза свои, посмотрел смутно и сказал: «Так вот это вы уже и погребли ее! зачем?!..» Он остановился и не докончил своей речи. Но когда возвратился он домой, когда увидел, что пусто в его комнате, что даже стул, на котором сидела Пульхерия Ивановна, был вынесен, – он рыдал, рыдал сильно, рыдал неутешно, и слезы, как река, лились из его тусклых очей»[684].

Существенной особенностью этой смерти является имплицитно заключенная в ней возможность возвращения ушедшего как на психологическом и традиционно-обрядовом уровнях, так и на религиозно-мистическом. То есть данным ритуалом смерть оформлялась, овеществлялась, становилась понятной, видимой и ощутимой и ей отводилось место в структуре общего порядка. То есть в процессе совершения ритуала завершение биологического существования опознавалось как смерть, именно ритуал делал смерть смертью.

Однако в пространстве лагеря посмертный ритуал и его роль были принципиально иными. В условиях умирания узника «общей смертью», уничтожения тела, истребления сначала имени, потом личности и, наконец, любой памяти о человеке роль ритуала начинали играть насилие, издевательства, тяжелые работы, болезнь, предшествовавшие физической смерти. То есть в отличие от указанного выше традиционного ритуала, начинавшегося после смерти, посмертный ритуал в лагере начинался еще при жизни человека, обреченного на смерть, стирая все контуры жизни. Смерть, внесенная в жизнь, необходимо сопровождалась «прижизненным» ритуалом. В этих условиях обреченность так же становилась частью ритуала и обозначала начало запуска механизма физической смерти.