Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Когда Гвенну второй раз вытянули на поверхность, ей хотелось разрыдаться, но это испортило бы впечатление. Вместо слез она выкашляла с бочонок морской воды, сплюнула ее в волны и нашла глазами Генира.

– Как у нас дела?

На этот раз ей отозвалось полдесятка голосов.

– Двести!

– Сто девяносто девять!

– Двести четыре!

– Молчать, – взревел с надстройки Джонон.

– Адмирал! – крикнул Паттик. – Адмирал.

Все обернулись на его крик.

– Ох, дерьмо, – пробормотал Чо Лу, однако с этими словами шагнул вперед, встал рядом с другом.

– Отставить, солдат, – приказал Джонон.

Паттик не подчинился.

– Прошу вас, адмирал. Помилуйте ее.

– Мне его милость не нужна, – рявкнула Гвенна (точнее, хотела рявкнуть, а вышло больше похоже на стон).

Легионеры ее не слушали.

– Помилования! – поддержал друга Чо Лу. – Помилования!

На палубу легло долгое молчание. В легенде их поддержали бы другие солдаты и матросы, присоединили бы к просьбе свои голоса, один за другим, пока вся палуба единым голосом не молила бы пощадить ее жизнь. Жаль, что это была ни хрена не легенда. Тишина, только скрипит рангоут да волны плещут. Джонон смерил тех двоих взглядом и угрюмо покачал головой.

– Заступничество за изменника – само по себе измена. Взять их и запереть в трюме.

В другое время Гвенна бы сильнее обеспокоилось судьбой этих солдат, но, когда их уводили, веревка уже снова тянула ее к воде. Когда голова ушла под воду, в ней пузырем всплыла строчка из Гендрана: «Смерть – еще не поражение».

Оценить цитату было бы легче, не будь смерть так близко.

Когда ее выволокли на поверхность в пятый, последний раз, перед глазами вращался узкий туманный тоннель. Боль окутала все тело, не давая дышать. Кровь грохотала в ушах, как прибой о берег, она ничего не слышала за ее ревом. Только после нескольких слабых судорожных вздохов зрение прояснилось, позволив различить у перил Генира. Там же стояли и остальные – молча, в полной тишине, как стоят на похоронах.

«Спасибо тебе, Гендран, – подумала Гвенна. – Гребаный ты засранец».

– Сколько? – прохрипела она. – Халом клянусь, если не побила, ныряю снова.

Генир уставился на нее. Молчание.

– Сколько?

– Триста двенадцать, – срывающимся в почтительном ужасе голосом выдавил старик.

Остальные не сказали ни слова.

Каждое волоконце ее тела было болью, а за болью – изнеможением, а за изнеможением – ужасом, а за ужасом стояли старый стыд, горе, сожаления. Но сквозь сожаления, как торчит из реки гладкий камень, пробивалось то, другое, истертое, но по-прежнему твердое, никуда не девшееся и по-прежнему не позволяющее ей умереть. Болтаясь на веревке, истекая в бескрайнее море водой и кровью, она не знала, стоит ли радоваться, что в ее бьющемся сердце засел камень.

* * *

«Боль – это дар».

Тоже строчка из Гендрана.

«Она не дает усталому солдату уснуть. Она напоминает колеблющемуся воину, что дело еще не сделано. Она нашептывает на ухо то, что иначе случается забыть: „Ты не умер“».

Снова в темноте карцера, мешком свалившись у переборки, подтянув колени к груди и крепко зажмурив глаза, Гвенна готова была мечтать о смерти. Крыса и Бхума Дхар были рядом, склонялись над ней, что-то говорили, но она за агонией не разбирала слов.

Она бы не поверила, что можно не потерять сознания от такой боли. Гвенна с каждым вздохом ждала, что в глазах потемнеет и она провалится в забытье. Увы, забытье не желало ее принимать. Она вздох за вздохом упрямо оставалась в памяти, пока не пришла к безрадостному выводу, что спасения не будет. Ею владела боль. Боль сокрушала ее. Значит, ее дело было не дать себя сокрушить. Она с угрюмой решительностью перенесла внимание внутрь себя. И, не пытаясь больше отгородиться от боли, открылась ей навстречу.

Боль – такой же враг, как любой другой: чтобы с ним сражаться, его надо знать.

Плечи словно вывернуты из суставов, лодыжки и запястья дергает, ушибленная о киль голова болит, легкие горят, с локтей и коленей словно ободрали кожу до кости. Черную форму пропитала кровь от сотен ссадин и порезов. Крови так много, что удивительно, как она еще жива. Если совсем не шевелиться, муку кое-как удается перетерпеть, только никак невозможно совсем не шевелиться на идущем по волнам корабле. Каждый толчок, каждый крен «Зари» вгоняли в нее десяток ножей. Каждый раз в горле вскипал крик, и каждый раз она его глотала.

Плакать можно беззвучно, слез ни Крыса, ни Дхар не увидят в темноте карцера, поэтому Гвенна плакала. Она плакала долго, несколько часов, может, и целый день, свернувшись у переборки и вздрагивая от беззвучных рыданий. Вздрагивать было больно, и слезы обжигали ободранные щеки, но она не пыталась успокоиться. Она поняла, что эти рыдания были заперты в ней со смерти Талала и Быстрого Джака в Пурпурных банях. Нет, дольше. Много дольше. С того дня, как она узнала, что кеттрал покончили с собой. С гибели Лейта на мосту в Андт-Киле. С тех пор, как ургулы вынудили ее убить того растерянного солдатика в степи. С тех пор, как она решилась покинуть отца и братьев. С тех пор, как ребенком узнала, что умерла мама…