Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

А вот это не принесло удовлетворения. Он попробовал вспомнить, что такое удовлетворение, – и не сумел. Чем может быть доволен мясной мешок?

В следующее мгновение он открыл глаза.

Мир никуда не делся: каменные своды, горящие на стенах факелы, устремленные на него огненные глаза императора, кента посередине. Все это не вызывало в нем никаких чувств. Он помнил, как боялся врат, но помнил страх как рассказ из третьих уст. Безразличный, бесцветный, безжизненный.

– У тебя… – Адер запнулась. – Получилось?

– Прикажете войти?

Адер еще мгновение испуганно вглядывалась в него, потом кивнула.

– Войти, возвратиться и рассказать, что видел на той стороне.

Он пожал плечами, отвернулся от нее и шагнул во врата.

* * *

Маленький, в сто шагов, остров среди моря.

Две дюжины кента по окружности. За ними обрыв к морю, семьдесят-восемьдесят футов до края прибоя. Яркое солнце обжигает глаза, но боль его не тревожит. Трудно понять, почему раньше тревожила. Она, как и ветер, волны, кольцо врат и шатер неба над головой, просто есть.

На каждой арке кента выбиты слова на непонятном языке. Может быть, названия мест. Он медленно обошел остров по краю, запоминая буквы, – возможно, их язык знаком императору или ее историкам. На полпути он споткнулся о твердый предмет, скрытый в высокой траве. Встал на колени и нащупал копейное древко. В нескольких шагах от него нашел череп и другие кости, наполовину вросшие в сухую землю. Не так много времени ушло, чтобы раскопать скелет целиком: рослый мужчина, если судить по длине рук и ног. Кшештрим? Или кто-то из хин? Останки могли пролежать здесь год или тысячу лет, хотя дерево копья почти не тронуто гнилью. Акйил просеивал землю, пока в ладони не осталась мелкая косточка, спрятал ее в карман и выпрямился.

Рядом с первым скелетом лежали другие. Один череп оказался наполовину раздроблен. В ребрах другого торчал арбалетный болт. Теперь уж не узнаешь, кто их убил и зачем. Вне ваниате его бы встревожила мысль, что на островке посреди океана сражались и умирали люди. В огромном дворце спокойствия он ощутил лишь умеренное любопытство.

Обойдя половину круга, Акйил задержался, оглянулся на те врата, через которые вышел. Тот, кто не владел хинскими приемами запоминания и не мог воссоздать в памяти точный образ, легко потерял бы здесь дорогу к дому.

Дом… Он пытался вспомнить, что это значит.

Акйил всегда, даже прожив много лет в Ашк-лане, считал своим домом Аннур. Но что, в сущности, значит это слово? Что для нас дом, как не бессмысленная привязанность к одному месту среди прочих мест? Он заглянул сквозь аннурские врата и увидел только море, затуманенное далекими облаками небо и десятки неизвестных ему птиц, нырявших в волны. На миг почудилось, что вся его жизнь – от первых воспоминаний об Ароматном квартале до гибели монахов и пустого лица сдавшей его Капитану Крали – была лишь зыбким маревом, а существует только этот остров, и все эти пустые врата ведут не в настоящие места, а в ненужное сновидение о страданиях и глупости; о безумии, о бесконечной бойне за смешные и яркие обманки людских заблуждений.

41

У каждой бури свой запах. Одни пахнут мокрым камнем, другие ржавчиной, иные солью и нагретыми на солнце водорослями. На Островах были кеттрал, умевшие, просто закрыв глаза и потянув носом воздух, предсказать погоду. «Гроза», – говорили они. Или: «Большая волна». Гвенна никогда так не умела. Она разве что отличала хорошую погоду от ненастья, и это умение даже сейчас, в темноте карцера, подсказало ей, что надвигается большая дрянь.

Волнение на море усиливалось третий день после килевания. Вероятно, только из-за качки Джонон и не вернулся за Крысой. Пытать человека можно и среди шторма, однако это не слишком умно. Палуба накренится или дернется – сорвется нож, и вот вся кровь вашего незаменимого пленника растекается по пыточному столу.

На четвертый день внезапный рывок швырнул Гвенну с Крысой через весь карцер, ударил о переборку рядом с Дхаром.

– Погода портится, – заметил манджарский капитан.

– Да что вы говорите! – буркнула Гвенна.

Она стянула с себя пояс, обвязала им Крысу и прикрепила ко вбитому в пол стальному кольцу. Воздух звенел, волоски на руках вставали дыбом. Она слышала приглушенные корабельным корпусом раскаты грома – далекого пока, но все ближе.

– Держись, – велела она, направив руку Крысы к кольцу, и крепко ухватилась сама.

Держаться было больно. С десяток порезов у нее все еще кровили; мышцы на ребрах и в плечах готовы были лопнуть. Все это, разумеется, не смертельно. А вот налетающий шторм…

– Хамакша, – сказал Дхар, он был мрачен.

– Это по-манждарски «вот дерьмо»?

– Это разновидность бури.

– По мне, похоже, будто нас спустили в бочке с горы.

– У нее особый ритм.

Гвенна никакого ритма не улавливала и в жизни не слыхала ни о каких «хамакшах».

– Я думала, манджари так далеко на юг не заходят.

– Мы – нет, а шторма до нас иногда докатываются.

– И как ваши капитаны с ними справляются?

– Так же, как справляются благоразумные капитаны с любыми бурями.

– А именно?

– Уходят от них.