Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Мастер помолчал, явно ожидая ответа, а не дождавшись, обратился к Тупице:

– Уж не разболелась ли она всерьез? Два года назад двор посетила желтая болезнь. – Он покачал головой. – Весьма… устрашающая мысль. Чудовище! – Он шагнул к зонту. – Ты не кровавой рвотой страдаешь?

Талал сдвинулся к нему за спину. Оружие у кеттрал не было, но Рыбака в кругу он убил просто кулаком. Скорее всего, ухватит мастера за затылок, ударит лбом о стену, и делу конец. Так или иначе, это случится быстро. Рук изготовился, ощущая в груди тяжелые удары сердца. Бьен как будто еще не оправилась после схватки и думала лишь о том, что совершила. Ее надо будет первой протолкнуть в дыру…

– Чудовище… – снова позвал Коземорд.

Бьен вскрикнула, скрючилась и вытошнила почти ему под ноги.

Когда рвота плеснула на сапог, мастер обернулся. На его лице выразилась неподдельная тревога, но вот он присел, тронул пальцем склизкую жижу.

– Никаких признаков болезни. – Он покачал головой. – Не ты первая… расстаешься с завтраком после боя. Меня больше тревожит твоя подружка.

Он выпрямился и вновь повернулся к зонту.

Талал с мрачной решимостью шагнул за ним, занес сжатую в кулак руку…

И уронил ее при виде Чудовища.

– Сладчайший Шаэль на палочке! – Та обожгла глазами Коземорда, а следом всех остальных.

Рук бросил взгляд ей за спину: сломанная доска на месте, разлом почти незаметен, деревянная бадья с мочой и рвотой на дне его загораживает.

Чудовище утерла подбородок:

– Дадут суке спокойно проблеваться, чтобы какой-нибудь старый пердун не лез ковыряться в ее блевоте?

Ее негодование не внушало сомнений.

– Желтая болезнь… – заговорил Коземорд.

– У меня эта сраная болезнь обоих родителей убила. – Она сплюнула. – Знаю, как это бывает. Так вот, у меня не то.

Талал, незаметно отступив на шаг, разжал кулак.

Бьен, так и стоявшая на коленях, закрыла глаза.

– Ну вот, – сказала Чудовище, глядя, как рабы уволакивают тела из круга. – Похоже, охрененно вам свезло.

55

Боль, наравне с плаванием, мечевым боем и умением подкрасться в темноте, составляла средоточие жизни кеттрал. Гвенна чуть не два десятка лет познавала ее личины: жестокую судорогу пожирающего себя пустого желудка, слепящую волну от удара по голове, жар горящих мозолей, сводящую с ума царапучесть непросохшей, просоленной после долгого плавания в море одежды, алую агонию рваных ран, замедленный взрыв после сильного удара по ребрам. Она, как все солдаты в черной форме, знала, как обращаться с болью, как ее оседлать и держаться, пока она – через миг, день или неделю – наконец не погаснет.

А вот боль навсегда была ей внове.

Поднимаясь за историком по винтовой лестнице, уходящей к вершине, она изучала разворачивающееся внутри ощущение. Похоже на ноющий зуд промерзших и возвращающихся к жизни мышц, только она не мерзла. И крутой подъем одолевала легко, хоть и ждала обычного для него чувства онемелой неловкости. При этом боль не слабела – обжигала холодом, дергала, прошивала все сосуды, отдавалась в каждой кости.

Боль угрожала взять верх. Не само ощущение – его можно было перетерпеть, – а мысль, что от нее не избавиться никогда. Стоило дать себе волю, перед Гвенной простиралась целая жизнь: сотни дней, тысячи долгих тихих ночей, трапезы и беседы, часы в гребаном нужнике – и все с этой болью.

«Не больше дня зараз, – угрюмо внушала она себе. – Шаг за шагом».

Она приказала себе думать о ступенях. Они тянулись вверх от самой лаборатории. Гвенна вела счет, пока не отвлеклась на боль.

– Столько усилий, и никуда не попасть, – буркнула она.

– В том-то и смысл, – ответил Киль.

Она мотнула головой:

– Если лестницу строили для обороны, должны быть способы ее защитить. Перекрывающие подъем двери. Люки-ловушки. Площадки для воинов.

– Сражение с неббарим вело к верному поражению. Они превосходили кшештрим скоростью, силой, выносливостью.

– И в чем тогда смысл? Заставить их ползти по лестнице, пока не заскучают и не разойдутся по домам?

– Смысл в том, чтобы затопить весь колодец. – Киль кивнул наверх. – Там располагаются огромные цистерны для талой воды. В случае прорыва на уровень лабораторий или к нижней двери лестницу бы затопили.

Гвенна остановилась как вкопанная – ей представился рокот обрушивающегося сверху потока – его тяжесть, сбивающая со ступеней, прижимающая к каменным стенам, дробящая кости…

– Как видно, вы были не поклонники честной игры.

– Кшештрим? – Киль кивнул. – Да.

Ее снова ошпарило мыслью, голым фактом, что тихий историк, с которым она месяцами делила пищу и беседу, на самом деле бессмертный из расы, попытавшейся однажды покончить с ее родом.

– За что вы так ненавидели неббарим?

– Ненавидели? Нет. Кшештрим не знали ненависти. Как и любви. И прочих человеческих чувств. Это – удел младших богов.

– Великий труд – стереть с лица земли целую расу, – заметила Гвенна. – Не представляю, что могло на него подвигнуть, если вы не питали к ним хоть какой ненависти.

– Все начиналось иначе. В первые века работавшие здесь стремились только изучать, познавать. – Киль смотрел мимо нее. – Представьте людей, занимающихся выведением лошадей или собак новых пород.