–
Капитан сделал паузу, по-видимому, ожидая реакции гостей, но никто не проронил ни слова. Тогда, ничуть не смутившись, он продолжил.
– Пройдёмте же к столу, дабы насладиться этим восхитительным вечером!
Гости занимали места. Первым сел капитан. Слева от него уселся гном, а справа изящно опустилась эльфийка. Маркус и Тиберий сели рядом напротив капитана. Последнее оставшееся место занял пожилой анмодец. Демонстративно хмыкнув, проходя мимо аэтийца, он резко опустился на стул.
– Ах, прошу прощения! – воскликнул капитан, взглянув на рослого темнокожего, что встал как вкопанный позади старика. – Я не думал, что с вами будет ваш спутник и рассчитывал лишь на шесть мест. Сейчас же мы исправим это досадное недоразумение.
– Нет! – резко перебил его анмодец, чей голос оказался хриплым и скрипучим. – Он не будет сидеть. Он не должен сидеть. Он будет стоять так же, как сейчас.
– Но позвольте, мне неловко, что я причинил вашему другу неудобство…
– Он не мой друг. Он мой раб. Рабы не знают неудобств, – отрезал старик тоном, не терпящим возражения. Изумление, едва появившееся на лице капитана, тут же сменилось учтивым согласием.
– Что ж… Раз так, думаю, стоит начать наш вечер! Не желаете ли вина? – обратился капитан к сидящей рядом эльфийке. Девушка кивнула, и Жан наполнил её бокал багровой жидкостью. – Это вино из подвалов моего дяди, Эмиля Тревиля де Луар, знатного винодела, чья семья когда-то перебралась в Луар из окрестностей Нераля после
– Скверная Ночь? – сощурился Маркус. – Я когда-то об этом слышал, но никогда не интересовался всерьёз. Что произошло Скверной Ночью?
– Ах! – вздохнул капитан. – Музыка поведает об этом лучше меня.
– Вы играете? Поёте? – заинтересованно спросила эльфийка.
– Разве только об этом меня попросит прекрасная девушка. Но сегодня я хотел бы предоставить эту возможность нашим музыкантам. Они исполнят «Балладу о Скверной Ночи». Сижон!
Капитан обратился к одному из слуг и произнёс несколько слов на неральском. Слуга кивнул и удалился. Через некоторое время в зале появился квартет музыкантов, занявший свободное место у окон. На мгновение всё замерло, послышались первые вкрадчивые звуки музыки, и тот, к кому обратился капитан, затянул печальную песню.
Незнакомые слова идеально вплетались в пронзительную, берущую за душу мелодию. Маркус когда-то слышал этот мотив в исполнении пьяных неральских матросов, но сравнивать то фальшивое завывание с тем, что исполнялось сейчас, было бы кощунственно. Чарующие звуки пары скрипок, негромкие лютневые переливы и тягучий голос валторны сливались в один мелодичный поток. Он уносил мага куда-то далеко, рождал в мыслях печальные образы, задевая потаённые струны души. Казалось, никто не сделал ни единого вдоха, не смея нарушать волшебное течение мелодии.
В сплетении звуков сквозила щемящая боль утраты чего-то привычного, близкого и родного. Маркус мог бы счесть, что лишь он один испытывает такие чувства, если бы не видел на лицах остальных гостей того же самого. Даже желчный старик-анмодец подпёр подбородок кулаком и внимал чарующей магии музыки.
Капитан выглядел погружённым в себя, а по щеке медленно текла едва заметная слезинка. Едва смолкла музыка, на стол подали жаркое. Воздух наполнился сильным запахом чеснока, но Жан Тревиль де Болье ещё несколько мгновений глядел в никуда, не меняя выражения лица, словно не хотел покидать воспоминаний об утраченном.
– Это было чудесно, – произнесла эльфийка. – Лучшее, что мне приходилось слышать в исполнении людей.
– Вынужден согласиться, – пробормотал гном. – Недурная песня, душевная. Будь голосов побольше, было б как у деда моего на тризне, эх…
– Рад, что вам понравилось, – Жан Тревиль де Болье сделал музыкантам жест рукой, и они негромко заиграли бодрую мелодию. – Признаться, это моя любимая песня. Считайте её моим вам подарком.
– А что же… – Маркус выглядел слегка растерянным. Неужели он и впрямь должен был понять всё из музыки? – Что всё-таки произошло в Скверную Ночь?
Глаза недоумевающих гостей обратились на мага, а взгляд капитана так и вовсе вонзился кинжалом и, казалось, был готов спалить Маркуса дотла. Однако возмущённое лицо Жана Тревиля де Болье тут же приобрело снисходительное выражение. Он пригладил волосы и вздохнул: