Пепел революции

— Он приказал разобрать железную дорогу, отвел свои войска по деревням и дал свободно наступающим войти в Крым. Они шли двое суток по ледяной ступи, многие померзли, спали в поле. А когда уставшие и обессилевшие полки вышли к Ишюню, он отрезал их сзади кавалерией, а с фронта и флангов ударил всеми орудиями. В общем, уйти из Крыма смогли немногие.

— Интересно. А сейчас он где?

— Да там же, защищает нас все, имея в вооружении несколько сотен бойцов и свой ум.

Нефедов достал часа и озабоченно посмотрел на них.

— Ладно, Евгений Яковлевич, не смею задерживать, — он заторопился. Не уезжайте из Севастополя, скоро вам сообщат, и вы отправитесь в Симферополь. А пока… отдыхайте. У нас, конечно, не Одесса, масштабы не те, но стараемся.

Лежа ночью в кровати Кильчевский никак не мог опять прогнать от себя мысль, что его используют втемную. Кто-то решал за него, что и когда делать, его судьба складывалась не по его плану, а по кем-то задуманной схеме. Что ему делать? Все бросить и бежать дальше? Или все-таки увидеться с Алексешенко и Слащевым? С такими тревожными мыслями он провалился в темноту.

Утром делать особо делать было нечего, и он решил пройтись по городу. Вчерашняя прогулка была краткой в виду позднего времени, но сегодня ничего не могло ему помешать.

На этот раз он решил посетить местные музеи, если такие еще сохранились после многочисленных смен власти в городе. Он посетил один, который произвел довольно благоприятное впечатление, второй, бывший совсем уж жалким. Разболелась рана и он поехал в госпиталь, где сменили повязку. Затем Кильчевский взял извозчика и отправился осмотреть древний Херсонес, откуда пошло христианство на Руси. Ехать было довольно далеко, и он задремал. Прибыв на место, он осматривал древние развалины и хаотичные раскопки, и все время думал, как же так: сотни и тысячи лет назад жили люди, любили и воевали, а теперь никто и не знает ни их имен, ни чувства, которые ими двигали. Только несколько седых историков могут назвать имена правителей, но разве это что-то скажет? Неужели, и их далекие потомки, делающие раскопки, ничего не смогут точно сказать, кроме как: «Сначала правил Николай, потом Ленин. Это мы знаем исходя из немногочисленных сохранившихся монет».

Осмотров древности, он, погруженные в философские мысли о Вечном, он зашел в один из залов, где было на удивление многолюдно. Он уже хотел уйти, но на улице был такой сильный холод и пронизывающий ветер с моря, что вынужден был остаться. В уголке рассматривал древнюю амфору какой-то старик, и долго раздумывать не пришлось.

— Как думаете, почему такая хрупкая вещь успешно выдержала испытания временем?

Старик удивленно поднял глаза на Кильчевского и долго смотрел.

— Молодой человек, какие-то у вас глупые вопросы. Как это, почему выдержала? Значит, такая у нее судьба была.

— Судьба у бестолковой глиняной вазы?

— Конечно, а вы как думали? Всякая вещь, еще до своего создания имеет в эфире полную историю своего существования. Например, всегда было предначертано так, что за сто лет до рождения Христова, числа эдак двадцать пятого месяца мая гончар по имени Антимий из города Милета закончит в три часа пополудни этот сосуд. Потом его продаст, и он будет плавать пару лет на корабле и перевозить в себе зерно из Крыма в Рим. Потом, однажды, корабль попадет в шторм, а амфора упокоится на дне моря на две тысячи лет, пока его не достанут… ну, вы поняли.

Кильчевский кивнул.

— И что бы кто ни делал, какие бы катаклизмы не происходили с планетой, империи рушатся, эпидемии чумы выкашивают целые континенты, кометы падают — ничто не может изменит предначертанную судьбу.

— Интересная гипотеза. То есть, все, что происходит — заранее известно и ничего нельзя изменить?

— Ну, так считают некоторые ученые, специалисты по квантовой физике. А, как говорится, там, где два квантовых физика — там три противоречащих друг другу теории. И что самое интересное — все они верны.

Кильческий хмыкнул.

— Но вы, как я вижу, не слишком поддерживаете такое учение?

— Да. Я считаю, это слишком жесткое и неподвижное учение. Для себя я разработал его модификацию.

— Было бы любопытно послушать.