Пепельная Луна

Он еще раз сжал Катину ладонь и, учтиво поклонившись Денисову, направился в ресторан. Катя оглянулась и увидела, как он легко кивнул швейцару в знак приветствия. Неизбалованный хорошим отношением богатой московской публики, тот вытянулся в струнку, а Катя улыбнулась: как же жест Оноре напомнил ей Семена.

– Пойдем, Денисов, – сказала Катя, все еще комкая в руке его клетчатый платок. – Проводи меня, и правда, до дома.

– Ты не пойдешь на деловую встречу? – спросил он.

– Нет, Денисов, у меня пропало желание заниматься делами, – сказала Катя и взяла его за руку как маленького. Плевать, что Оноре де Монтиньяк может смотреть на них из окна.

Полет над городом завершился. Катя упала в чужие объятия. Она еще не знала, надолго ли, к добру ли это и чем закончится, если вообще начнется. Интуиция подсказала ей не торопиться и ждать.

– Давай зайдем в аптеку и купим супрастин. Нет, тебе определенно нужен супрастин, – нудел Денисов над ухом. – Можно сразу две таблетки. Если бы я знал, что у тебя такая серьезная аллергия, то давно заставил бы тебя сдать пробы…

– Мне уже лучше, пойдем, милый Денисов, – она чувствовала себя фрегатом с надутыми ветром парусами, тащившим на буксире неуклюжую баржу: полное несовпадение в веках, но чего только в жизни не бывает. – Знаешь, эта девушка, твоя аспирантка, совсем не плохая, но, мне кажется, она не способна оценить твой талант и твое призвание.

– Не способна, – апатично согласился Денисов. – Катя, ты меня прости…

– Тсс, – Катя прижала палец к губам. – Ни слова больше.

Какой прекрасной была Москва, упавшая в объятия лета, как упоительно летел белый пух – и пусть от него набухали веки и выступали слезы на глазах. Сквозь их пелену Москва проступала, словно нарисованная, такая, какой ее мог бы представить самый вдохновенный художник. И каждый встречный прохожий казался сошедшим с картины, достойной кисти Моне.

– Пожалуйста, возьмите, – Катя опустила сторублевую купюру в картонную коробку женщины, просившей подаяние на Тверском бульваре неподалеку от ресторана.

– Благодарю, – ответила она и сдержанно улыбнулась Кате.

Невесть откуда взявшийся солнечный зайчик скользнул по ее роскошным рыжим волосам и утонул в них.

Солнце садилось за крыши домов, и на голубое небо уже заступила белесая луна, торопившая дневное светило поскорее покинуть небосклон.

Кудрявый малыш, командовавший солнечными бликами с помощью зеркальца, уходил по бульвару за руку со строгой няней. У солнечного зайчика не было ни малейшего шанса вернуться в тени вечереющих московских улиц.

Глава 6. Тройка, семерка, дама

Дважды в год Леонид покупал билеты в Большой театр, обязательно лучшие места в партере. Надежда отлично помнила, как впервые пришла сюда с ним после ремонта в театре, который длился целую вечность.

Из намоленного священного храма, каким он был всегда, Большой превратился в подобие пятизвездочного турецкого отеля с отделкой холодным мрамором и бокалом французского шампанского за четыре тысячи рублей. От расстройства она даже не запомнила, что они тогда смотрели.

Большой театр она любила с детства, он и стал символом детства. Отец привел ее сюда за руку, когда ей и пяти лет еще не исполнилось. У Бенциона Грувера было множеств знакомств в театральном мире, виртуозной пианистке Анне Грувер уже тогда рукоплескали лучшие концертные залы столицы. Словом, их семья была своей в театре, мир закулисья Надя знала так же хорошо, как театральные премьеры, на которые отец водил ее школьницей. Когда она сама стала пианисткой и удостоилась чести выступать в Большом театре, отца уже не было в живых, но его дух витал в большом зале театра, гордился дочерью, поддерживал ее – Надя это знала, чувствовала.

Как давно это было – в прошлом веке, в другой стране, в совершенно иной жизни, которую она сломала одним росчерком пера – неумолимым в своих роковых последствиях разбившимся хрустальным стаканом для воды, перерезавшим сухожилия ладони. Утратив карьеру и любимое дело, мужа и семью, она несколько десятилетий не ходила в Большой: сначала вопреки просьбам Анны Ионовны, а потом он долгое время был на реконструкции.

Боль потери и разочарование прикрывали еще одно потаенное чувство: Надежда Бенционовна хорошо помнила, каким театралом был ее бывший муж Суворов. После скоропалительного развода без лишних объяснений она категорически не хотела с ним встречаться. Мизерный шанс случайно столкнуться в театре вырос в ее глазах до масштабов огненного светила.

Только с Леней решилась она на этот шаг, и он был правильным. В Большом ее потрясло все, но особенно то, что никакого Суворова, который, в ее представлении, только и ждал, чтобы появиться из-за угла, не наблюдалось. И даже хорошо, что театр так изменился по сравнению с временами ее молодости, – то, что поначалу неприятно поразило ее, сыграло свою роль: она как будто пришла в новое место, которое покинули призраки прошлого.