Пепельные цветы

— Не сегодня, нет, — покачал он головой. — Через месяц. Кажется.

— Пойдёмте же скорее! — торопила Гленда.

— Сейчас, — с готовностью кивнул Ллойд. — Я только сбегаю к себе за петардами.

— Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, — сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери.

Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд.

Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор.

— Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! — встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. — Чуть с ног не сбил!

— Простите, сэр, — Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. — Я к себе тороплюсь.

— Поспешай медленно, дурачина, — почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу.

Кот… Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа.

— Да, господин Маклахен, да, — пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. — Я запомню.

20. День двадцать первый. Пирс Маклахен

Слизни тоже необходимы — это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши… Да, они все — вши.

Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохнете-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете.

Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то… Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься.

Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.

Берег…

Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала — треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.

— Что же они наделали! — взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. — Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!

В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.

— Чего ты орёшь, дура? — бросил он ей. — Кто тебя слышит…

— Бог, — ответила она. — Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.

— Так чего ж ты орешь? — повторил он. — Всё равно сдохнем все, ори не ори.

— Давно уже, — непонятно произнесла она.

— Что?

— Давно уже умерли. Ты. Я.

Маклахен усмехнулся.

— Я — нет ещё.

— Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.

— Ну ты! — прикрикнул он. — Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.

Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.

— Х-ха! — вспомнил он. — А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается?

— Помню, — ответила она равнодушно и безжизненно.

— Ошиблась, гляди!

— Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась.

— Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли?

— Убьёшь.

— Ну, — усмехнулся он. — Так как же тогда?

— Что я тебе объяснять буду, — покачала она головой. — Не поймёшь всё равно. Мертвец ты.

— Дура, — сказал он почти беззлобно.

— Я ж сама тебя сюда привела, — сказала она вдруг. — Умереть хочу.

Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь! — не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен — судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская!

— Не-ет! — выдавил он, наклоняясь, быстро выплёвывая слова ей в грязное от пепла ухо. — Нет, чернозадая! Ты жить хочешь. Все хотят. И ты хочешь. У тебя внутри сейчас рвётся всё от страха. Я ж чую. Чую, как дрожишь ты.

Она отстранилась, повернула к нему лицо. Улыбнулась, потом рассмеялась — тихо, насмешливо, презрительно.

— От холода дрожу, — сказала. — Давай уже, убей меня. Хоть согреюсь.

— Врёшь падаль, — оскалился он, силясь тоже насмешливо улыбнуться. Но ничего не получалось — рот перекосился в бессильной злобе и ненависти. — Врёшь. Все вы врёте. Твари вы бесполезные. Все. Я и этих кончу, ты что думаешь. Удавлю всех потихоньку. Я, может, тебя и не стану убивать сейчас. Напоследок оставлю, чтобы увидела ты, как они все передохнут.

Она покачала головой.