Пьер, или Двусмысленности

Несмотря на то что неожиданное послание нарушило его уединение, послание, в получении коего он едва ли когда-нибудь сможет оправдаться перед Изабелл, с тех пор как она столь неукоснительно воздерживалась от каких-либо обвинений, дожидаясь какого-нибудь более подходящего повода, Пьер, в центре этих противоречивых, двойственных эмоций, кои немедленно последовали за первым удивительным эффектом от странного письма Люси, был принужден ради Изабелл придать себе некий вид уверенности и понимания относительно содержания того письма; все же в глубине души он по-прежнему был жертвой мучительных тайн всех мастей.

Теперь, вскоре, как он покинул комнату Изабелл, эта таинственность вновь полностью восторжествовала над ним; и как только он автоматически опустился на стул в столовой, который заботливо предложила ему Дэлли, ибо молчаливая девушка видела, что некая странность, некая тишина воцарилась в нем, ум Пьера напряженно размышлял о том, как это было возможно или каким бы то ни было образом мыслимо, что Люси была вдохновлена такими на первый взгляд удивительными догадками о чем-то вымышленном, или замаскированном, или непрочном, где-то и как-то, в его настоящем, совершенно одиноком положении в глазах общества. Яростные слова Изабелл все еще звенели в его ушах. Это было оскорбление всему женскому роду – представить, что Люси, как бы она ни была преданна ему втайне, в своем сердце, должна добровольно приехать к нему так надолго, как она собиралась, когда во мнении остального мира Пьер был обыкновенным женатым человеком. Но как, по какой мыслимой причине, какой мыслимый намек она уловила, чтобы заподозрить противоположное или подозревать что-то несказанное? Ибо ни в этот настоящий момент, ни в какой-либо другой, более поздний период Пьер не представлял или Пьер не мог, возможно, представить, что, обладая ее чудесным чутьем, данном любовью, она имела какое-либо известное представление о самой природе секрета, который столь скрытно и чудодейственно поработил его. Но определенные мысли об этом мелькали у него снова и снова.

Среди светских сплетен, кои он хранил в памяти, была весьма примечательная история о молодом джентльмене, который, будучи обручен с красавицей, – история, похожая на его собственные переживания зарождающейся страсти, – то ли был каким-то образом вскоре случайно соблазнен на безрассудное открытое проявление нежных чувств по отношению ко второй леди, то ли друзья второй леди, глубоко заинтересованные в деле, добились того, что до сведения бедного молодого джентльмена дошло, что те нежные чувства, кои он проявил по отношению к ней, кои он обнаружил, не могли не оказать естественного действия на нее; было бесспорно, что эта вторая леди чахла и чахла – и стояла на пороге смерти, и все из-за жестокой измены ее предполагаемого возлюбленного; так что мучительные мольбы, да еще и от такой прекрасной девушки, коя явно умирала от тоски по нему, в конце концов настолько сломили молодого джентльмена, что он, став болезненно безразличным к тому факту, что, поскольку две леди предъявляли свои права на него, первая леди была более достойна его руки, а совесть исступленно корила его за несчастье второй леди, – он думал, что нескончаемая скорбь будет ему уготована как в этом мире, так и в загробном, если он не откажется от своей первой любви, будучи сам в ужасе от того, чего будет стоит такая попытка и ему, и ей, и он обвенчался со второй леди; вот что он сделал, в то время как в течение всей его последующей жизни учтивость и уважение, кои он испытывал к своей венчанной жене, помешали ему объяснить своей первой возлюбленной, как на самом деле обстоят дела, и успокоить ее сердце; и поэтому она, будучи в полном неведении, поверила, что он охотно и бессердечно предал ее; и она так горевала, что умерла в безумии.