ПЬЕР

Но теперь, наконец, с тех пор, как сама кровь в его теле напрасно восстала против его титанической души, – теперь единственно видимые внешние символы этой души – его глаза – также по-настоящему предали его, и более успешно, чем мятежная кровь. Он злоупотребил ими так опрометчиво, что теперь они абсолютно отказывались смотреть на бумагу. Он вернул взгляд на бумагу, но они мигнули и закрылись. Зрачки его глаз укатились от него вдаль в своих собственных орбитах. Он закрыл их руками и расслабился на своем стуле. Затем, не говоря ни слова, он продолжал писать с прежнего места в своей обычной манере, отстранённой, неподвижной, невыразительной.

Но следующим утром – это было спустя несколько дней после прибытия Люси – всё ещё чувствуя, что определенное безумное увлечение, и не меньше, является обоюдно неизбежным и обязательным в содержании любой великой, глубокой книги или даже какой-либо совершенно неудачной попытки написать какую-либо большую, глубокую книгу, – он следующим утром вернулся к работе. Но снова зрачки его глаз в своих орбитах напрочь отвернулись от неё: и теперь общая и неопределённая вялость – некое ужасное предвкушение самой смерти – казалось, тайно подкрадывалась к нему.

IV

Во время этого полубессознательного состояния или, скорее, транса ему явилась замечательная мечта или видение. Реальные искусственные объекты вокруг него исчезли и были заменены на иллюзорную, но всё же более внушительную картину естественного пейзажа. Но даже само это иллюзорное видение, как воздушное зрелище приняло очень знакомые Пьеру черты. Это была фантасмагорическая гора Титанов, ввиду исключительной высоты стоящая отдельно на одиноком просторе недалеко от великой гряды тёмно-синих холмов, окружающих его наследственное поместье.

Если повторить слова некоторых поэтов о том, что Природа не такова, как её собственная сладостная интерпретация, то при простом использовании этого хитрого алфавита, посредством отбора и соединения его букв – кому как нравится – каждый человек выучивает свой собственный особый урок согласно своему собственному особому сознанию и настроению. Таким образом, высокопарный, но весьма капризный, разочарованный бард однажды случайно посетил Луга и увидел, что имя, со скуки присвоенное им этой прекрасной возвышенности, полностью затмило её бывшее название – Магнитная Гора – когда-то давно дарованное старым баптистом – фермером, наследственным поклонником Буньяна25 и его самой чудесной книги. С того времени и никогда впоследствии от этого названия гора не уходила; на данный момент, разглядывая его в свете наводящих на размышления слогов, ни один поэтический наблюдатель не смог воспротивиться очевидной удаче названия. И древняя гора как будто бы действительно весьма охотно приспособилась к этому новому имени, на что некоторые люди говорили, что имя это незаметно поменяло всепроникающий характер нескольких или пары зим. Но этот странный образ был бы полностью безосновательным, если не знать, что ежегодные смещения огромных скал и гигантские деревья всё время меняли весь её передний и общий контур.

На северной стороне, развернутой к старому поместному дому, удалённому приблизительно на пятнадцать миль, высота, рассматриваемая с площадки в мягкий полдень укрытого туманом лета, представляла собой длинную и красивую, но совершенно недосягаемую взглядом фиолетовую кручу, приблизительно в две тысячи футов высотой, по бокам опускающуюся к высоким террасам пастбищ.

Эти пастбища на склоне, стоит сказать, были плотно засеяны маленьким белым амарантовым цветком, который, будучи невероятно неприятным для коров и полностью отвергаемым ими, по этой же причине, всё время умножаясь с каждой стороны, ни в коем случае не способствовал сохранению сельскохозяйственной ценности этой возвышенности. И доходило до того, что арендаторы, занимающие эту часть Поместья под пастбище для молочного скота, приходили в уныние и подавали прошения своей владелице о некотором уменьшения их ежегодной платы за зелёные возвышенности в июньскую страду: скаток масла в октябрьском кувшине, волов и тёлок на октябрьском копыте, индюков в рождественских санках.

«Маленький белый цветок это наша отрава!» – с мольбой взывали арендаторы. – «Ростки амаранта поднимаются каждый год, и всё новые и новые террасы захватываются им! Амарант бессмертен, он не умрёт, а прошлогодние цветы доживают до этого года! Террасные пастбища выращивают белый блеск, и в тёплом июне всё ещё кажутся снежными шапками – соответствуя символу порождённого амарантом бесплодия! Так избавьте же нас от амаранта, добрая госпожа, или порадуйте нас снижением арендной платы!»