ПЬЕР

Теперь, при несколько более близком подходе, круча не опровергала фиолетовый цвет, видимый с поместного двора – эта сладкая фиолетовая перспектива, казалось, полностью подтверждала первоначально дарованное ей старое буньяновское название – но показывала богатую воздушную листву нависающего леса. Тем не менее, если подойти ещё ближе, то через длинные и частые просветы среди массы листьев уже будут видны ужасные проблески тёмных влажных скал и таинственные входы в волчьи пещеры. Весьма пораженный этим неожиданным зрелищем путешественник ускоряет свои импульсивные шаги, чтобы, подойдя вплотную, увидеть изменение этой хамелеоновой высоты. Теперь он может идти быстрее по более низкому полю, которое с поместного двора всем кажется засеянной травой плоскостью, внезапно сливающейся с очень долгим и утомительным пологим подъёмом, медленно возрастающим к началу крутого основания горы так, что цветущие травы слегка раскачиваются напротив него, как зелёные волны на некой большой возвышенности или длинная покатая волна напротив ватерлинии невероятно огромного военно-морского корабля. И подобно тому, как среди катящихся волнообразных песков Египта беспорядочные ряды разбитых сфинксов приводят к самой пирамиде Хеопса, так и этот длинный пологий подъём плотно усыпан огромными, гротескной формы, скальными массами с такой примечательной внешностью, которая, кажется, выражает дремлющее сознание, наблюдаемое у некоторых лежащих зверей – зверей, которые будто бы, к сожалению, лишились дара речи на некий неясный и необъяснимый срок. Тем не менее, со всех сторон этих всё ещё очарованных скал, неприступных из-за их всяческих зубчатых венцов, и среди их хитрых щелей, мизантропически измеряющие холм козы жуют свою самую сладкую еду; скал, самих по себе бесплодных, собирающих питательную влагу, которая поит всю зелень, что растет возле их огненных граней.

Оставив эти лежащие скалы, вы продолжаете подниматься к нависающему лесу и проникаете в его самый нижний край, когда внезапно останавливаетесь, ошарашенный, как идущий солдат, только что напуганный видом неприступного редута там, где он рассчитывал найти реальный приют для своих храбрых мускулов. К этому моменту ловко замаскированным, зелёным гобеленом из переплетающихся листьев вам противостоит массивный потрясающий высокий палисад мшистого тёмного цвета, и с его нависающих бровей медленными грозовыми ливнями, состоящими из водяных капель, холодных, как последние смертельные росы, падает на вас сочащаяся неиспарившаяся влага. Теперь вы стоите и дрожите в этих сумерках, хотя стоит высокий полдень и горящий август лежит на лугах. Повсюду вокруг мрачные разбитые скалы сосредотачиваются снова и снова; взлетающие, торчащие, вытянутые, раздутые и нетерпеливо устремленные вдаль, каждой ощетинившиеся гранью исходящие ужасным неприятием. Брошенные, сложенные и неразобранные среди них сейчас подобны бревнам при наведении мостов, зажатым аллювиальными потоками из далекого Арканзаса или большим мачтам и палубам разбитых флотов, подброшенным ввысь и разбитым быстро, на все осколки разом, на парящих горных хребтах Атлантического моря, – вы видите печальные трофеи, которые Северный Ветер, защищая неутолимую мольбу Зимы, с варварским презрением вырвал из лесов и расчленил на ими самими выбранном поле битвы. Среди этого зрелища широких и удивительных доспехов сдержанные шумы от упавших скал расходятся быстро, взрывают тишину и пугают всех эхом, которое разносит среди пещер вопли, похожие на стенания женщин и детей в некоем осаждённом городе.

Абсолютное опустошение; крушение, беспощадное и непрерывное, холод и мрак, – всё здесь живёт скрытой жизнью, занавешенное этим хитрым пурпуром, который при виде с площадки кирпичного дома так красиво окутывает гору, однажды названную Восхитительной, но теперь похожей на титана.

Утомленный таким невообразимым мраком и крутизной, вы уже с печалью возвращаетесь той же дорогой и, может быть, обходите по краю нижележащие террасы пастбищ, где многочисленный, совсем стерильный, не имеющий запаха бессмертный, маленький, белый цветок, не ставший мягкой жвачкой для задумчивой коровы. Но тут и там вы всё еще можете уловить запах от далёких сладко пахнущих зарослей кошачьей мяты, дорого́й для фермеров травы. Вскоре вы увидите скромную зелень самих растений, и, куда бы вы не взглянули, вид старых закладных камней и сгнивших древесных срубов, давно покинутых, также остановит ваш взгляд; их опустошение плохо скрывается заботливой зеленью мигрирующей травы. Наиболее пригодно то, что называется кошачьей мятой: с тех пор, как домашняя и живущая среди людей кошка оставляет место, то растение это остаётся надолго, долго греется и цветёт на заброшенном очаге. Плохо укрываемый, астрономический амарантовый цветок с каждой весной выигрывает на смерти домашней травы; каждую осень кошачья мята умирает, но амаранта никогда не становится меньше. Кошачья мята и амарант! – земной домашний мир человека и вечное стремление к Богу.