ПЬЕР

Убийства совершаются маньяками, но серьёзные мысли об убийстве это порождение совокупного человеческого отчаяния. Пьер таким и был; судьба или что-то иное сделала его таким. Но он таким и был. И когда всё это теперь всплыло перед ним, когда он подумал обо всех двусмысленностях, как и о каменных стенах, которые окружали его и которые он был не в состоянии проигнорировать; о миллионах обстоятельств, отягчающих саму его несчастную судьбу; о последней томительной надежде на счастье, слизанной, словно языком пламени; об одном единственном взгляде на чёрную, бездонную пропасть вины, на краю которой в последнее время он ежечасно балансировал, – тогда беспредельная ненависть Глена и Фредерика принималась им с торжеством, и убийство, символизирующее ответ на осуждающее его общественное мнение, казалось одним единственным благоприятным продолжением такого отчаянного развития событий.

III

Подобно статуе, установленной на вращающемся пьедестале, показывающей то одну конечность, то другую, то спереди, то сзади, то боком, а также постоянно меняющей общий профиль, вертится изваянная душа человека, когда её вращает рука Истины. Неизменна только ложь; не ищите в Пьере постоянства. И при этом ни один лицемерный глашатай не встанет рядом для того, чтобы объявлять фазы его вращения. Вы сами угадывайте эти фазы, насколько позволяет ваше понимание.

Прошёл еще один день; сами Глен и Фредерик пока ещё не появлялись, а Пьер, Изабель и Люси всё ещё проживали вместе. Присутствие в доме Люси начало оказывать замечательное влияние на Пьера. Иногда, как зорко подглядела Изабель он, казалось, рассматривал Люси с выражением лица, плохо подходящим их исключительным и поэтому – просто предполагаемым родственным отношениям; а также с другим выражением, ещё более необъяснимым для неё, – состоящим из страха и трепета, весьма смешанного с нетерпением. Но его общее внимательное отношение к Люси было исполнено лаской и нежной заботой – и более ничем. Он никогда не оставался с нею наедине; но, и как прежде, время от времени бывал наедине с Изабель.

Люси, казалось, совершенно не претендовала на узурпацию какого-либо места рядом с ним; не проявляя ни малейшего нежелательного любопытства относительно Пьера, и какого-либо болезненного замешательства в отношениях с Изабель. Тем не менее, ей казалось, что она всё больше и больше, час за часом, так или иначе необъяснимым образом проскальзывала между ними, не касаясь их. Пьер чувствовал рядом с собой некое необычное небесное влияние, удерживающее его от некой серьёзной беды; Изабель живо осознавала некоторое вытесняющее воздействие. Хотя, когда все трое бывали вместе, чудесное спокойствие, нежность и полное отсутствие подозрений у Люси устраняли какие-либо общие затруднения: уж если вообще и были какие-либо сложности под этой крышей, то только иногда, когда Пьер оказывался наедине с Изабель, после того, как Люси простодушно оставляла их.

Тем временем Пьер всё ещё продолжал писать свою книгу, с каждой минутой становившейся, так или иначе, более разумной из-за всевозможных весьма зловещих обстоятельств, при которых продолжался этот труд. И поскольку теперь её продвижение и сосредоточение над предпринятым трудом всё больше и больше требовали от него концентрированной энергии, он чувствовал, что может отдавать её всё меньше и меньше. Это был не только сигнал страдания от Пьера, что было невидимо, – хотя, и не случайно раздраженного из-за того, что в час умственной незрелости он взялся за зрелую работу, – обстоятельства самого по себе достаточно печального, – но также и в час своей кричащей бедности, когда он в дополнение к этому труду оказался раздражён долгим и затянувшемся выполнением этого предприятия и всей непредусмотрительностью при оценке конечной материальной выгоды. Что это было, откуда исходило, можно было бы полностью и с большой пользой объяснить, но здесь пространство и время не позволяют этого сделать.